Было очень холодно, от пара изо рта запотевали стекла очков. Сухой черный асфальт подернулся тонким бесцветным льдом. У Егора то и дело разъезжались ноги, и иногда приходилось бухаться на бок. Понадежней запахнулся в старый кожаный плащ, подаренный отчимом (раскопали в кладовке среди залежей старья). Плащ сильно вонял нафталином, кожа на плечах растрескалась, обнажив серый матерчатый подклад. Кстати, и тяжелые ботинки с прибитыми железяками на носках и каблуках были добыты из той же кладовки. Егор слегка жалел, что некому увидеть его роскошный наряд, и в одиночестве вышагивал по проспекту, громко цокая подошвами по тротуару.
Ночью ему становилось радостно. Он даже снял очки на минуту, напряг зрачки и сделал маленький фокус (со стороны это выглядело так, будто бы зрачки сузились в щелки, как у кошек на солнце, а потом снова распахнулись, отливая особенным блеском) — теперь он видел в темноте как днем: улица обнажила всю себя, любую черточку и любую жизнь, движения и намерения. Черное небо, в котором отмокали серые замоченные простыни, вспыхивали и гасли мелкие бисеринки звезд, — это небо было привычным и подбадривало. Он мог подолгу с наслаждением смотреть в небо. А потом стоять и смотреть на улицы, арки, подворотни; изучать трещины, пятна и лепку на суровых отсыревших особняках Литейного проспекта. Редкие парочки все же оглашали пустое мерзлое пространство воркующим шепотком и всхлипами смеха. Заиндевелые милиционеры косились на одинокого, куда-то неспешно бредущего Егора. Он испугался и опять нацепил очки — в темноте его глаза иногда светились отраженным блеском, как у тех же кошек. Он шел к Неве.
Там, у противоположного берега, стояла «Аврора». Ее освещали сразу три мощных прожектора. Серое, невзрачное издалека суденышко было приковано ко дну и к чугунным сваям на берегу черными, провисшими цепями, будто замер в кандалах каторжанин. Егор очень жалел корабли, насильственно удерживаемые на приколе. Дальше виднелся Финляндский вокзал. Егор пошел по набережной в сторону острова с Петропавловской крепостью.
Пожилая женщина в изношенном драповом пальто и серой пуховой шали курила, присев на покачивающиеся цепи между столбиков. Дым и пар плотно окутывали ее голову, так что Егор не мог разглядеть лица, хотя ночью он становился очень любопытным до людских лиц.
— Эй, парень, — окликнула женщина, когда он уже прошел мимо нее. — Пошли со мной, не пожалеешь. А не пойдешь, лучшую ночь в жизни упустишь.
— Спасибо, но не хочется, — ответил Егор, вежливо приостановившись на секунду.
— Думаешь, старая для тебя? Мне всего тридцать. Хочешь, даже денег с тебя не возьму. Ну подойди, не укушу.
Егор нехотя развернулся и сделал несколько шагов по направлению к ней, снял на ходу очки, чтобы разглядеть-таки ее лицо. Из-под шали на него пристально смотрели голодные злые глаза.
— Ну, чего вы хотели? — осведомился Егор.
— Ты, сволочь, иди себе дальше! — женщина почему-то сникла и утратила к нему интерес.
Она щелчком пальцев отбросила окурок. Желтый огонек «беломорины» перелетел через парапет, ударился о лед в реке и погас. Егор засмотрелся на полет сигареты. А тетка вдруг вскочила с цепи, неправдоподобно резко и яростно (видимо, она действительно выглядела старше своих лет) замахнулась и попыталась ударить его кулаком в черной перчатке по лицу. Он резво отскочил.
— Сдурела, тетка! — крикнул, переживая испуг.
— Уходи. Пошел вон! Ненавижу! — протяжно закричала она, приближаясь и готовясь к новой атаке.
Егор торопливо, оглядываясь, пошел прочь. Спустился по ступенькам к реке, перешел на лед, чтобы по нему наискосок через Неву дойти до крепостного острова.
Лед слегка светился, отражая тусклый серый свет неба. Он был очень неровный, шершавый, с буграми вмерзших осенью торосов и изломами, оставленными оттепелями. Егор несколько раз оглядывался, чтобы проверить тетку над парапетом — та стояла неподвижно, развернувшись лицом в его направлении, словно карауля с тыла. Он подумал, что эта баба еще та штучка, надо убираться подальше и побыстрее от нее.
Близилось утро: в просветах облаков выцветала черная мгла, гасли звезды помельче, на реке вдруг стал сгущаться туман. Очертания острова с черными кирпичными бастионами и белыми полосками снега и льда на пляжах постепенно растворялись в молочной жиже, стелющейся над рекой. Лишь надежная, приметная игла собора оставалась отчетливой в предутреннем небе. Но сколько он ни убыстрял шаги, остров не появлялся перед ним, даже не приближался, как бы отплывая куда-то в сторону одновременно с шагами Егора. В воздухе запахло тухлой рыбой (задохлась подо льдом?), водорослями и болотной тиной.