— Куда вы идете?
— Идем вверх по Темзе в Уондсуорт[3]. Я дам знать, когда можно потихоньку улизнуть с судна.
На палубе послышались шаги (в баке отдавался каждый шорох и стук), и мистер Вейнер исчез. Больше я его не видел.
Я беспокойно дремал, пока все не стихло. Экипаж, очевидно, вернулся на судно и все устраивались на ночь. Тогда я сам крепко заснул и проснулся от громкого топота тяжелых башмаков сверху и подо мной; было утро, в конце обеих моих трубок виднелся свет. Люк бака был плотно задраен, что меня несколько опечалило: никакой опасности задохнуться в баке не было, но мне неожиданно пришла мысль: если мистера Венйера смоет за борт, я буду заперт в этом баке, пока капитану не откроется, если откроется вообще, что свою ванну он может заполнить свежей водой, просто подсоединив трубу к этому баку. Это комичное опасение того сорта, от которого алкоголь освобождает скорее здравых размышлений; я налил себе крепкого виски, выпил и заел печеньем. И вот мы пошли — все загудело, застучало, заскрипело, будто сотня железных мартышек принялись играть в пятнашки, — верный признак начала плаванья. Прошло несколько часов, люк бака приоткрылся, был поставлен на распорку, и мне на живот опустился кусок холодной баранины с приколотой к нему запиской вместо десерта. Я съел баранину и пригнулся к щелке света прочесть послание.
"Извините, что задраил вас. Копы нашли вашу лодку и пошли по вашим следам. Они перевернули вверх дном все у нас и обыскали все суда на пирсе. Слышал, что задержали четырех безбилетников. Мы уже в нейтральных водах, так что все о'кей. Они знают о вашей повязке на глазу. Если что, снимите ее. Когда вы будете сходить на берег, сброшу вам пару темных очков. Портовая полиция докладывала, что тип вашей комплекции поднимался к нам на борт и ушел. Я сказал, что он спрашивал про билет, но я отказал. Если при вас есть какие-то документы, вам надо от них избавиться, оставьте их в баке, и я вам их перешлю, куда скажете.
Р. Вейнер (первый помощник)
P.S. Старайтесь ничего не пролить. Просто напоминаю, что если что прольется, то попадет в ванну капитана".
Мне очень хотелось бы высказать удалому мистеру Вейнеру несколько веских доводов насчет того, что он служит своей стране, а не... Знаете, читатель, я не могу назвать себя преступником. Если преступление и совершалось, то совершалось в отношении меня. Но, честно говоря, я никого не виню. У тех действительно были основания считать, что они схватили настоящего убийцу.
Полиция у них организована великолепно; но выслеживание того парализованного и истекающего кровью существа — это рутинное дело лесничих. Лишь в самые последние день или два усердных поисков, когда стало ясно, что моего тела им не отыскать, только тогда, мне кажется, из того Дома указали наводить справки вдоль шоссейных и железных дорог, по реке, где и узнали про учителя на лодке с повязкой на одном глазу, который не снимает перчаток. Тут и была подключена полиция. Она не сумела меня перехватить, думаю теперь я, по той простой причине, что вела поиск лодки под красным парусом и как-то упустила из виду маленькую верфь, где я заменил паруса но когда кто-то из властей заметил незнакомую прогулочную лодку, оставленную там, где оставлять ее, возможно, было нельзя, лодку сразу опознали.
Меня озаботили слова Вейнера, что по прибытии в Лондон мои проблемы ни в коей мере не разрешатся. Над этим я не задумывался. В момент напряжения всех сил инстинкт человека не может заглядывать далеко вперед.
Я стал размышлять, что станет, если я объявлюсь в Англии совершенно открыто. Безусловно, в Форин офис или в Скотланд-Ярд они обращаться не будут. Совершил я что-то или только намеревался — то, как они со мной обошлись, допускать огласки этого в печати никак нельзя. Предугадать, как среагируют на это англичане, они не могут, как не может этого сделать никто. В конце концов мы однажды ввязались в войну из-за уха капитана Дженкинса хотя тот Дженкинс в сравнении со мной был фигурой куда менее заметной, а судя по количеству противозаконных деяний, с ним обошлись не так уж и по-варварски[4].
А могут они начать преследовать меня самостоятельно? Мистер Вейнер, с его любовью к романтике, считает, что могут. Я же считал, что раз я пересек границу, то все прошлое быльем поросло. Но теперь вижу, что тут я был глупым оптимистом. Они не могут связаться с нашей полицией, но и я не могу сделать этого. Я совершил проступок, за который могу подвергнуться экстрадиции; если я пожалуюсь на увечья, они могут сказать, почему меня истязали.
Из этого следует: я оказался вне закона в своей стране и в чужой одновременно, и если меня потребуется убить, сделать это будет нетрудно. Даже если предположить, что им не удастся инсценировать несчастный случай или самоубийство, мое убийство будет признано немотивированным или совершенным по ошибке, убийцу не арестуют, а если арестуют — то совсем непричастного к делу.
Потом мне подумалось, что случайно брошенные слова Вейнера меня сбили с толку, и мое беспокойство нелепо. На кой черт, думал я, заниматься им рискованным делом и вытаскивать меня из собственной страны? Неужели они воображают, что я могу запугивать их, предприняв аналогичную экспедицию?
Как мне ни хотелось этого, я признавал, что вообразить такое они могут. Они знают, что поймать меня трудно, и если захочу, спокойно могу вернуться и еще раз испортить нервы большому человеку. А насчет того, надумаю я такое или нет, среди моих оппонентов (врагами я их называть не могу) были весьма выдающиеся охотники на крупную дичь, способные понять, что такой соблазн считать немыслимым нельзя.
Люк бака больше не задраивали, и, лежа на своей диванной подушке, я испытывал дискомфорт, несколько больший того недомогания, что обычно испытываю на море. Моряк я неплохой, но даже в каюте первого класса я чувствую себя слегка разбитым и сонливым, и меня хватает только на то, чтобы пройтись от каюты до библиотеки и обратно да слабо улыбнуться попутчикам за аперитивом перед обедом. Плюсом этого моего путешествия было то, что мне не требовалось ни с кем быть вежливым, а минусом — что мне нечего было читать. Я все время спал и временами маялся в тревожных сновидениях.
4
Война из-за уха капитана Дженкинса — реальное событие средины XVII столетия, когда началась англо-испанская война, перешедшая в войну за австрийское наследство. Поводом для всего этого послужила жалоба Дженкинса английскому королю на то, что на пути из Вест-Индии кубинская береговая охрана ограбила его корабль «Ребекка», и при этом ему отрубили ухо.