— Нет, пошутить захотелось.
— И ты ей веришь?
— Не хотел бы, но…
— Сподобились. Впрочем, это даже справедливо. Я об чем-то эдаком всю жизнь мечтаю.
— Концерт по заявкам продолжается. К твоей теме это близко?
— Не слишком. Я больше искривленными пространствами интересуюсь. Но кое-что позаимствовать можно. Например, идею канала. Пробой через время, но значит — и через пространство тоже. Как-то же она к нам попала.
— Ну, поговори с ней. Может, что и выяснишь. Правда, состояние у нее сейчас… Смотрю, и душа переворачивается… Я ее чего и привез: глядишь, рассеется. И тебя проконсультирует по старой дружбе…
— Дружбе… — покривился Левашов. — Ты же знаешь, как она ко мне относится.
— А вот она уверена, что это ты ее терпеть не можешь. Интересно, да? «Синдром Левашова» — хорошее название для специфических форм определенного недуга, когда скрытые эмоции из подсознания, вытесняясь в сознание, преобразуются в псевдонеприязненное отношение и поведение при общении с возбудителем. Красиво сформулировано? Продаю…
— Да пошел ты со своим юмором…
— Чтобы я так был здоров, сказали бы тебе в Одессе. Скажи лучше, а тебя что, совсем не задевает, что она оттуда?
— Что она оттуда или что она оттуда?
— Второе.
— Знаешь — абсолютно. Для меня она — та же самая Ирка.
— В которую ты, как я теперь понял…
— Может, прекратишь?
— А зачем? Кстати, она не только свободна сейчас, а жутко одинока. Космически… Гляди, каламбурчик вышел.
— А ты?
— Я… Мой поезд уехал вон аж когда… И окромя сентиментальных воспоминаний и суровой мужской дружбы, нас с ней ничего не связывает.
— Мели, Емеля… Развелось психологов, а нет чтобы девушке попросту в глаза посмотреть. Стала б она с каждым недоумком за полтыщи кэмэ ни с того ни с сего гнать… Поверь моему опыту. Особливо у замужних, году так на третьем-пятом, сентиментальные воспоминания способны превращаться в материальную силу…
— Ладно, размялись. Давай по делу.
…Ирина вернулась, когда уже почти стемнело. Ее прогулка по деревне не вызвала у местных жителей, проживающих тут в количестве около пятнадцати человек, никаких внешних проявлений интереса. Тут всяких туристов видели.
Мужчины встретили ее радостными возгласами и непривычными в их устах комплиментами, и она поняла, что ее дело плохо.
— Предлагаю считать сумерки сгустившимися и перейти в дом, а то свежеет, да и комарики… — сказал Левашов.
— Принято. Ведите меня…
Левашов зажег большую двенадцатилинейную лампу под зеленым абажуром. Пряный запах керосина, тьма, собравшаяся по углам из центра комнаты, мягкий золотистый отсвет свежевыскобленных и проолифенных бревенчатых стен сразу создали уют.
Ужин Левашов подал самый простой — уха и жареные грибы. Он не страдал комплексом Лукулла и с собой привез только табак и напитки, в остальном полагаясь на дары земли, воды и сельпо.
Так они и провели этот последний в ее памяти счастливый вечер. Неспешный ужин, разговоры, чай из самовара с гордой надписью на боку «Сукинъ и сыновья…». Словно между прочим касались бытовых подробностей первой Ирининой жизни, не уделяя им большего внимания, чем, скажем, рассказам Левашова о нравах грузчиков Латакии или воспоминаниям Новикова о встречах с американками из Корпуса мира.
И снова она поражалась выдержке своих друзей. Пусть она и знала их, как ей казалось, великолепно, но ведь были они для нее всего лишь люди, а она читала серьезные, не фантастические, философские книги, где рассматривались проблемы гипотетических контактов. И всегда в них более или менее явно проводилась мысль о шоке невероятной силы, тотальном комплексе неполноценности, угрожающем человечеству при встрече с высшим разумом. И выходило, что либо Новиков с Левашовым необыкновенно шокоустойчивы, либо просто не считают ее носительницей означенного высшего разума. Какой вариант для нее лучше, она пока не решила.
Наконец Левашов встал.
— Ну, хватит. Спать мы тебя положим наверху, есть там светелочка, в самый раз для тебя. Можно бы и на сеновале, да вот сена там нет уже лет тридцать.
…Она уже задремала и не знала, сколько еще друзья сидели внизу без нее. Дверь скрипнула, и, открыв глаза, Ирина увидела, как вошел Новиков. Остановился у изголовья, постоял молча, словно не зная, что делать дальше.
— Ты что? — шепотом спросила она.
— Не спишь? Вот и я тоже.
Ирина села на постели, подвинулась к стене. Простыня соскользнула, открыв плечи и грудь. Она не стала ее поправлять.