Колонна из двух боевых машин, тянущих за собой сани, нагруженные бочками с горючим и ящиками с бое- и прочими припасами, двигалась достаточно быстро. Хотя и медленнее, чем прошел по этому пути Берестин.
Но зато было не в пример веселее. И поговорить можно, и всегда есть кому сменить товарища за рычагами, и если поломается что вдруг – не страшно. А особенно хорошо вечерами, когда машины прикрывают бивуак от лесных опасностей своими бортами, на площадке пылает костер, жарится мясо, звучит музыка…
Сехмет неподвижным взглядом смотрел на алые всплески огня. Новиков спросил его:
– Нравится тебе с нами? У вас бывают такие вечера?
Сехмет уже овладел русским настолько, что иногда становилось не по себе.
– Что значит «нравится» для воина? У нас так не говорят. Подобает – не подобает, вот наши слова. Мне с вами находиться не подобает, у нас слишком разное положение. С людьми вашего ранга я должен стоять в стороне, опустив глаза. Так. Но мне с вами хорошо, потому что я узнал много нового, что будет полезно в войне. Это подобает, потому что способствует выполнению долга. А ночи у огня нам приходится проводить часто. Служба. Мой отряд стоит далеко от городов. Поэтому под крышей нам нравится больше.
«Вот сукин сын, – подумал Новиков. – Хоть бы из приличия сказал, как он благодарен нам за помощь и гуманное отношение. И еще – как ему понравился наш общественный строй, и что теперь он у себя тоже непременно будет строить социализм…»
– А как высоко ты можешь подняться в своей касте? – спросил Берестин. Это слово, конечно, употреблялось в условном смысле. Может быть, правильнее было бы сказать не каста, а орден.
– Как угодно высоко. Если служить долго и правильно, можно стать «самым почтенным устанавливающим порядок».
– Гроссмейстером, – пояснил Шульгин. – Или великим магистром.
– А дети магистра тоже начинают службу с самого начала?
– Так. У нас все служат с самого низшего звания.
– И что, сын магистра и простого пилота абсолютно равны в правах? – заинтересовался Новиков.
– Как может быть иначе? Или ты считаешь, что происхождение выше способностей и усердия? Это смешно, – ответил Сехмет.
Увы, о главном – какой у них способ производства, Сехмет понятия не имел.
– Меня, – сказал Новиков, – куда больше ракообразные интересуют. Пока мы все с гуманоидами сталкиваемся. И заметьте: даже убедившись, что гуманоидные братья далеко не гуманисты, заранее считаем, что «ракообразные» для нас враги. Танк вон для них приготовили. А может, все наоборот?
– Воспитание у нас такое. Вспомни, как с яслей учили. Красные хорошие, белые плохие. В Америке тоже белые плохие, хорошие – черные. Я лично до сих пор подсознательно удивляюсь, что черные тоже плохими бывают… – сказал Берестин.
– Может, и правильно воспитали, – ответил Новиков. – Время такое было. Крушение колониализма, пробуждающаяся Африка, наш друг Поль Робсон… – А потом эти ребята как начали друг друга к стенкам ставить, – поддержал тему Шульгин.
Поговорили еще, перескакивая с темы на тему, но все – о прошлом, о земном. Потом Новиков взялся за гитару и, как всегда, извлек неизвестно из каких закоулков памяти эмигрантскую, рвущую сердце:
…Любая дорога кончается, как и любая жизнь, и, когда обернешься назад, кажется неважным, что там было на ней, что видел и что испытал, и сколько длилась она. Грустно только, что кончилась. Не зря ведь римляне придумали афоризм: «Виа эст вита». Если вдуматься, смыслов в нем больше, чем два.
Город возник на горизонте, будто гигантский террикон. Или, можно сказать, муравейник. Потому что представлял он собой в полкилометра высотой и километра три в окружности, единый массив слепленных друг с другом кубов, параллелепипедов, полу- и четвертьсфер. Позже выяснилось, что основу города составила гора-лакколит, сплошь застроенная от подошвы до вершины, а внутри источенная галереями, штреками и штольнями, как бревно термитами.
Населяло город около двух миллионов квангов. Правда, название это имело отношение в основном к простолюдинам, а там были еще рафиринги, ранхаги, райнилайяривуни, амбухиманги и еще Бог знает сколько чинов, классов и званий. Земляне по здешней табели о рангах приравнены были к амбинантасиндрану, что приблизительно означало нечто вроде дворян, род которых насчитывает не менее двухсот, но и не более пятисот лет, в звании между полковником и генерал-лейтенантом, допускаемых к особе императора нерегулярно, но и не нуждающихся в специальном на это разрешении, носящих одежду пяти верхних цветов, имеющих право жениться в пределах трех ближайших каст, обладать женщинами семнадцати определенных разрядов, а также имеющих еще кое-какие привилегии.