В данном случае убивается сразу масса зайцев: испытать в серьезном и окончательном деле человека, с которым он решил поделиться властью и одновременно внушавшего ему подсознательное, неизвестно откуда идущее недоверие. Окончательно докажет свою нужность и преданность или… Или посмотрим.
Заодно навести порядок среди военных, которым Сталин тоже не совсем доверял, хотя бы потому, что в самый интересный момент они оказались вне сферы досягаемости. Кое-кого удалось вызвать на родину и расстрелять по делу Тухачевского и компании, а иные пока остаются там - воевать, причем, как выяснилось, делают это плохо. Плохо воюют, плохо советуют, зарабатывая при этом славу и ордена, а главное - оставляют себе неподконтрольную партии возможность геройски умереть или сбежать. Непорядок.
Испанским товарищам тоже пора дать укорот. Распоясались, понимаешь, вообразили себя творцами мировой истории. В СССР, получается, революция давно закончилась, рутина овладела, чиновничье государство образовалось, а там у них романтика и светлые горизонты! До чего дошло - молодые поэты из ИФЛИ[41] свободно с трибун возглашают: «Прочту стихи, прощусь с любимой, уйду в Испанию мою…»
Нет, красавчик, не в Испанию ты уйдешь, а куда прикажут. В Магадан, в Монголию, на Луну - по комсомольской путевке или по приговору, не суть важно, главное - «пойдешь», а не «уйдешь». От нас никто добровольно не уходит, разве что в могилу. Как вот Аллилуева, вспомнил он вдруг жену, пригорюнился и оттого еще более озлобился.
Хорошо, пришлю я вам товарища Шестакова с неограниченными полномочиями. Он всем устроит веселую жизнь - и советским советникам, и «братьям по классу». Чекистской бригаде показал «кузькину мать» и вам покажет. Подумать только - комиссары Коминтерна позволяют себе руководить нашими военпредами, решают, где и как использовать интербригады и советскую технику! Да что такое этот Коминтерн? Ленин по глупости создал эту никчемную организацию, а мы до сих пор терпим! Ну, ничего, подождите, недолго осталось… Корреспондент «Правды» якшается с троцкистами, в своих репортажах расставляет акценты и делает непрошеные выводы. Партии советует, как себя вести! Долорес, объявив себя «Пассионарней», лично решает, кто мне друг, кто враг! А я, к слову, гораздо большую симпатию испытывал к Буэновентуре Дурутти. Анархист, зато прекрасный мужик, отважный и красивый. Махно тоже был анархист, а как воевал! Убили! Зачем убили? Чтобы не мешал коммунистам с социалистами интриги крутить? С этим тоже разберемся.
А уж немцы, итальянцы и прочие англичане! - тут Сталин вообще с трудом сдерживал эмоции.
– Вы совершенно правы, товарищ Шестаков. Если мы там, в Испании, сумеем поставить наших врагов на место, на восточноевропейском театре им долго не захочется проявлять свою агрессивность. Так что любые затраты и потери окупятся сторицей. Может быть, мы вас тоже маршалом после этого сделаем. Хотите стать маршалом? - пытливо прищурил глаза вождь.
– Честно говоря - совершенно об этом не думал. Да и какой из меня маршал? Я вам признаюсь, товарищ Сталин, море до сих пор снится. Я ведь в восемнадцать лет добровольно на флот пошел. А плавать по-настоящему всего два года довелось…
– Понял вас, товарищ Шестаков. Так, может, - наркомом ВМФ?
– Тоже не совсем то. - Сашке показалось, что сейчас наступил очередной решающий момент. Сталин, с одной стороны, его прощупывает на предмет уяснения амбиций, а с другой, возможно, от души старается понять, чего на самом деле хочет человек, которому он вверяет громадные полномочия.
– Я бы, если возможно, Тихоокеанским флотом попробовал поруководить.
– Таким маленьким? И так далеко? Откуда такая скромность?
– Цусиму забыть не могу. Я тогда уже в довольно разумном возрасте был, когда она случилась, отчего через десять лет морскую службу избрал, а не любую другую.
Здесь Сашка по известному принципу использовал слова Сталина, произнесенные по случаю начала войны с Японией в сорок пятом.
И не ошибся.
– Да, да, товарищ Шестаков. Мы, люди старшего поколения, тоже помним, и, наверное, получше, чем вы… И в душе мечтаем о реванше. - Это было произнесено неподдельно, без фальши. А почему бы и нет?
Шульгин не стал спрашивать, естественно, как эти слова сочетаются с неприкрытой радостью Ленина по поводу поражения России в Японской войне. Впрочем, тот был сумасшедший интернационалист, а этот - державник. Ладно, слово сказано.