В оружейной лавке, похожей на ту, куда он любил заглядывать, бывая в Сан-Франциско, Воронцов, скорее для забавы, чем по необходимости, выбрал себе Смит-Вессон «Хайвей патролмен» 45-го калибра. Застегнул на бедрах широкий пояс с полусотней толстеньких, тускло блестящих патронов и замшевой открытой кобурой и, вопреки логике, почувствовал себя гораздо увереннее и спокойнее.
Почти каждому мужчине оружие заметно прибавляет самообладания. Даже в тех случаях, когда реальная польза от него равна нулю.
На своем пути Воронцов видел рыцарские залы с титаническими каминами, украшенные латами, двуручными мечами и алебардами, богато обставленные гостиные, парадные столовые с сервизами на сто персон, картинные галереи, библиотеки, курительные салоны, спортзалы, финские и турецкие бани, будуары для интимных бесед, зимние сады, парижские бистро и средневековые неаполитанские траттории, и, как уже сказано, многое и многое другое.
Здесь можно было прожить жизнь, не выходя наружу, и жизнь эта была бы приятной.
Если бы не угнетающее ощущение абсолютного одиночества и полной затерянности в грандиозном объеме замка. Муравей внутри башенных часов.
В конце концов Воронцов настолько устал от обилия впечатлений и бессмысленности происходящего, что, увидев в красном коридоре знакомую дверь и за ней помещение, до последнего гвоздя похожее на пятикомнатный апартамент в бомбейском отеле «Си рок», решил, что на сегодня хватит. Запер дверь и, с наслаждением приняв душ, вытянулся на нежно-абрикосовых батистовых простынях, предварительно включив над входом электрический транспарант «Не беспокоить» на трех языках.
— А не послушаетесь, — сказал он грозно, — всех уволю!
В тумбочке нашлась непременная Библия, а в мини-баре мартини, тоник, лимонный сок, лед. Воронцов смешал себе легкий коктейль и с полчаса почитал из Экклезиаста. Потом, успокоившись и укрепив свой дух, погасил свет и без усилий заснул.
…Проснулся он поздно, да это и неудивительно, потому что за окном тоскливо ползли по небу низкие и рыхлые тучи, из них сеялся сероватый мелкий дождь, за которым не видно было не только моря, но и близких холмов. Под такую погоду можно свободно проспать и сутки…
Ночью, очевидно, он получил дополнительную информацию и теперь отчетливо представлял, куда ему надо идти, хотя по-прежнему не знал — зачем.
Пройдя несколько анфилад, поднявшись по трем лестницам (одна из них была чугунная винтовая), Дмитрий открыл высокие резные двери, вошел в помещение, которое опять показалось ему смутно знакомым. Через секунду он догадался, откуда. Это был кабинет управляющего царским Морским министерством адмирала Григоровича, точно такой, как на фотографии в училищном музее. Застекленные дубовые шкафы вдоль стен, в которых мерцали тисненые, кожа с золотом, переплеты книг, модели исторических бригов, фрегатов и клиперов на фигурных подставках, целая коллекция палашей, шпаг и кортиков, писанные маслом портреты бородатых и бритых адмиралов в звездах и лентах, большой глобус в углу.
И, похоже, Дмитрия здесь ждали, если судить по горячему, только что с огня, кофейнику на огромном, как артиллерийский полигон, столе.
Тут бы ему и понять все, но — нет, не сообразил Воронцов, не хватило критической массы информации. Тем более, что его внимание захватили книги в шкафах. Наверняка тут могут быть истинные раритеты…
Взгляд сразу задержался на глубоко вдавленных в шоколадный сафьян вызолоченных буквах. Он открыл дверцу и извлек громадный, тяжелый том.
«Ну что ж, теперь, по крайней мере, можно проверить достоверность семейных преданий», — подумал Воронцов, садясь в удивительно удобное кресло.
Выложил на стол, чтоб не мешал, килограммовый «Смит энд Вессон», включил настольную лампу, потому что сизо-серый свет из стрельчатых окон наводил тоску, налил в чашку именно так, как нужно, заваренный кофе и погрузился в бесконечное и увлекательное перечисление фамилий, титулов, дат рождения и смерти, сражений и кампаний, чинов и наград, словно ничто другое его сейчас не интересовало.
Самое интересное, что так оно и было. Чувство, которое привело Воронцова в этот кабинет, больше ничего не подсказывало, а искать логику и смысл происходящего он не собирался. Делал же то, что считал для себя естественным в предложенных обстоятельствах.