Задержался несколько Лепетченко, схватив вилку, он проткнул на тарелке солёный огурец и, склонясь через стол к невесте, сказал с угрозой:
— Гляди, Настя, отобьёшь Нестора от дела, пощады не жди. Да не вздумай ему вякнуть...
Сунув огурец в рот, захрустел им нарочито громко, словно уже жевал несчастную жертву, и бросив вилку на стол, отправился вслед за Махно.
Ни жива ни мертва сидела невеста, она знала крутой нрав первого гуляйпольского хулигана. По слухам, когда полицейские окружили избу с заседавшими там анархистами, именно Александр пустил пулю в своего отца урядника Лепетченко, командовавшего осадой. И убил его наповал.
Под одобрительные возгласы соратников почти две обоймы расстрелял Нестор в сарае, целя в столб, подпиравший матицу. Не сделал ни одного промаха. Пряча маузер в кобуру, молвил удовлетворённо:
— Отличная вещь. И только.
Евдокия Матвеевна надеялась, что женитьба хоть как-то остепенит Нестора, привяжет к дому, к семье. Однако уже через день после свадьбы Махно засобирался ехать по деревням.
— Куда ж ты, сынок, от молодой-то жены?
— В сёлах ничего не знают о нашем движении, мама. Надо знакомить крестьян с анархизмом. В революцию только мы и сможем их затащить.
Махно хотел ехать по деревням один, но друзья решительно воспротивились:
— Ты что, Нестор, в уезде по дорогам разбойничают.
— Но у меня маузер.
— Нет, нет, — особенно настойчивы были Лютый и Лепетченко. Именно они собрали и вооружили более десятка молодых анархистов для сопровождения Махно.
Запрягли пару коней и ранним утром выехали в Воздвиженку. За кучера сидел Григорий Махно, сунувший под облучок двуствольный обрез.
Сопровождение скакало верхом, позвякивая трензелями, поблескивая ножнами шашек и кобурьем пистолетов.
В Воздвиженке, при появлении столь необычного отряда, взрослое население попряталось, однако босоногие мальчишки бежали за тачанкой, резонно полагая, что уж им-то ничего худого не будет.
— Подвернём к куму, — сказал Григорий, подворачивая коней к палисаднику небольшого дома под соломенной крышей. Соскочив с облучка, прошёл к воротам и постучал кнутовищем в калитку:
— Эй, кум Ерофей!
— Эге ж, — отозвался голос со двора. — Никак Григорий Иванович.
— Он самый, отчиняй.
Калитка открылась, показался улыбающийся, смущённый Ерофей.
— Чего все поховались как мыши? — спросил Григорий.
— Та мы ж думали опять житомирцы[3], ото ещё нам морока.
— Здравствуй, Ерофей, — подошёл Махно, протягивая руку. — Мы анархисты-коммунисты и приехали провести у вас митинг.
— Здравствуй, Нестор Иванович. Митинг-то хорошо. А то ведь ничего толком не знаем.
— Собирай народ.
— То мы мигом, — отвечал Ерофей и крикнул мальчишкам: — Эй, босота, живо по хатам. Скажите, приихалы анархисты-коммунисты, на митинг зовуть. Та шоб живо!
Воробьиной стаей разлетелись мальчишки, вопя в десятки глоток:
— Мужики-и, живенько на митинг... хисты-комисты приихалы-ы.
Выходили со дворов мужики, старые, молодые, бородатые и без, тянулись ниточкой к Ерофеевскому двору послушать «хистов-комистов». Мелькали и цветастые платки женщин. Деревня любопытна, всякий приезжий ей интересен.
Махно счёл неудобным самому представляться, называть свою должность, поэтому велел Лютому:
— Исидор, открой митинг.
Взобравшись на тачанку, Лютый, откашлявшись, произнёс:
— Митинг считаю открытым, предоставляю слово председателю гуляйпольской группы анархистов-коммунистов Нестору Ивановичу Махно, нашему первому революционеру, всю жизнь положившему на борьбу с царским самодержавием и за это пострадавшему десятилетней каторгой. Пожалуйте, товарищ Махно.
— Товарищи крестьяне, мы приехали к вам, чтобы рассказать об анархистах, главных защитниках трудового народа. Все сословия сейчас создают свои партии, чтобы защитить свои интересы. Например, монархисты стоят за царя. Их цель вернуть царя к власти. Конституционные демократы, или, сокращённо, кадеты, хотят отдать власть капиталистам. Социал-демократы ратуют за демократическую республику. Как видите, все партии рвутся к власти. Только мы — анархисты, говорим, что любая власть — враг трудящихся.
Он красочно рисовал крестьянам картину такой благодати, когда не будет ни помещиков, ни полиции, ни тюрем; когда они станут полными хозяевами и земли и продуктов своего труда.
Махно видел, как оживились лица крестьян при упоминании о безвластье — вековечной затаённой мечте землепашца.