— Мои дела как сажа бела, — начал было рассказывать Пархоменко, но Махно с первых слов осадил его:
— Погодь, не выговаривайся. Доложишь перед штабом. Отчитаешься, — и сразу посерьёзнев, буркнул: — А там и для тебя новости найдутся.
Члены штаба и Реввоенсовета собрались в избе, где хозяин только что протопил печь будыльями кукурузы и было тепло. По окнам хлестал холодный дождь пополам со снегом, и оттого избяное тепло было вдвойне приятней. Свалив у входа на лавку свои шинели, шубы, башлыки, шапки, уселись вкруг стола. Махно в переднем углу под божницей, рядом с ним Пархоменко в отличном настроении (наконец-то встретил своих!).
— Ну что? Теперь отчитывайся вот перед товарищами, — сказал Махно. — Пусть они скажут, дезертир ты или герой.
— После того как вы помчались красным против Врангеля помогать, я подался в Богучарский уезд, собирая вокруг себя недовольных большевиками, их властью. И вы знаете, таких оказалось много, уже 10 ноября у меня было 8 тысяч штыков и сабель.
— Где ты с ними рейдировал? — спросил Белаш.
— В Воронежской губернии. Создал даже несколько конных и пехотных полков. Были и свои пушки. Крестьяне нас неплохо поддерживали, большевики у них тоже в печёнках сидят.
— С Антоновым связь имел? — спросил Махно.
— А как же. Мы с ним даже встречались и вели переговоры.
— Где встречались?
— В районе Иноковки. Я вызвал его, и он прибыл на переговоры.
— Ты его вызывал, не он тебя?
— Я, конечно, у меня, как-никак, уже было 12 тысяч бойцов, а у него 3 тысячи.
— Что это за человек?
— Эсер. При царе сидел в тюрьме. После февральской революции стал начальником Кирсановской милиции. В августе прошлого года кирсановские крестьяне отказались сдавать хлеб по продразвёрстке, их поддержало население Борисоглебского, Козловского, Моршанского уездов. Антонов возглавил это восстание. Большевиков, естественно, ненавидит люто. Они, говорит, извратили идею революции и, в сущности, являются сейчас контрреволюционерами.
— Ну что ж, он прав, — сказал Махно.
— Но именно по политическим вопросам мы с ним разошлись. Он сторонник учредилки, только, мол, она вправе определить путь развития страны.
— Как же они позволили большевикам разогнать учредительное собрание? Спохватились.
— Но по военным вопросам мы нашли с ним общий язык. Враг у нас один — Красная Армия с комиссарами. Определили районы действия — он на Тамбовщине, я в Воронежских уездах. Крестьянам, особенно зажиточным, очень нравился мой лозунг: «Каждый имеет право на продукты своего труда». И они нас всячески поддерживали. К концу января у меня уже было 30 тысяч бойцов.
— Ого! Целая армия, — воскликнул Белаш. — Где же она сейчас?
— Что, не понимаешь? Пять человек на одну винтовку. А у них пушки, пулемёты, бронепоезда. С чем на них идти? С вилами да косами. Эх, товарищи, если бы мы смогли вооружить крестьян, большевиков только б и видели А так что было? Нагнали в районы восстания бронепоездов и лупили нас почём зря. А против Антонова даже газы применяли.
— Газы? — удивился Вдовиченко. — И это против своего народа? М-да, и царь бы до этого не додумался.
— Да, братки, одной ненависти для борьбы маловато. Оружие треба.
— И патроны, — подсказал Кожин.
— Так как ты считаешь, Пархоменко, есть перспектива у Антонова? — спросил Нестор.
— Честно?
— Разумеется.
— По-моему, и антоновщина затухает. Задавят её большевики. Внешние фронты ликвидированы, вся армия брошена на внутренние. А с вилами против бронепоезда не попрёшь.
— Да, невесёлую историю ты поведал, — вздохнул Махно. — И нам тебя обрадовать нечем, браток.
Нестор достал из внутреннего кармана френча сложенный вчетверо лист бумаги, пообтёршийся уже по складкам, сунул Пархоменко.
— Узнаешь?
Тот развернул его и сразу потемнел лицом, узнав своё письмо к брату. В избе стало тихо, лишь по стёклам окна шуршала белая крупа, швыряемая ветром. Долгую паузу нарушил Махно:
— Конечно, можно б было простить ему убийство Максюты. Но его дивизия так защучила нас, не до сантиментов было.
— Я понимаю, — качнул головой Пархоменко. — Что делать? Молодо-зелено-глупо.
Все видели — ему хотелось заплакать, но не моглось, слишком замер ствела душа, иссякли слёзы.
Однако надежды штаба Повстанческой армии на соединение с Фоминым и Каменевым не оправдались. Семилетняя война повыгребла с Дом казаков — то царь, то белые, то красные и уж окончательно добило донское мужское население политика «расказачивания», придуманная Троцким, когда любой взрослый мужик признавался потенциальным врагом Советской власти и мог подлежать ликвидации. То-то было работки чекистам По станицам и хуторам оставались одни бабы, дряхлые старики и дети.