Выбрать главу

— Бывал, бывал, — пробормотал Нестор, углубляясь в бумагу. — Как я вижу, тут больше половины ещё Керенским да Радой посажено. Что ж это творится? После октябрьского переворота всюду открывали тюрьмы. А вы?

— Но я без приказа властей не волен. Да-с.

— В таком случае я волен. Вот мой мандат. — Нестор подал Савину бумагу. Тот внимательно прочёл её, взглянул вопросительно на Миргородского.

— Да, да, Иван Терентьевич, товарищу Махно даны полномочия. Я подтверждаю.

— Идёмте по камерам, — сказал решительно Махно.

Когда подошли к двадцать первой и открыли дверь, Нестор достал бумагу, начал громко выкрикивать:

— Васильчук!

— Я, — раздался отзыв из глубины камеры.

— Выходите с вещами.

Заключённый бледный, испуганный появился на выходе с жалким узелком.

— Вы свободны, Васильчук, можете идти. И только.

— Ой... Господи, — лепетал тот, едва сдерживая слёзы. — Значит, есть правда... Есть...

— Есть, есть. Проходи, Васильчук. Алферов?

— Я.

— Выходи с вещами, ты свободен.

— Холявко, с вещами. Да поживей.

В удивлении переглядывались Савин с Миргородским. В течение четверти часа Махно выпустил из камеры более половины арестантов. Когда воротились в кабинет, Миргородский наконец вымолвил:

— Нестор Иванович, так же нельзя. Эдак через пару дней вы опустошите тюрьму.

— Хорошо бы, — серьёзно сказал Махно. — Тогда я смог бы наконец взорвать её к чертям собачьим.

— Кха-кхмы, — поперхнулся Савин. — Как же без тюрьмы? Нельзя-с.

— Мы б вам другую работу нашли, товарищ. В одной из камер я заметил, или мне показалось, гражданина Михно.

— Да. Он у нас.

— Пожалуйста, распорядитесь, пусть его приведут сюда.

— Но учтите, он посажен, как контра.

— Я знаю без вас, кто он есть.

Когда Михно вошёл в кабинет начальника тюрьмы, за столом Савина сидел Махно.

— Садитесь, гражданин комиссар, — указал на стул Нестор. И когда тот сел, представился ему: — Я — Махно.

— Я догадываюсь, — сказал арестант.

— Некоторые считают нас почти родственниками. Смешно. Правда? — спросил Нестор, даже не улыбнувшись. — Михно-Махно.

Михно пожал плечами и промолчал, понимая, что это не главное.

— Ну так вот, гражданин комиссар, в своё время, будучи у власти, вы беспрекословно исполнили мой приказ, а именно освободили из тюрьмы нашего боевого товарища Марию Никифорову. Я отвечаю вам взаимностью. Сейчас вы будете отпущены на свободу, но... с условием.

— К-какое условие?

— Вот здесь, сейчас, вы при свидетелях дадите честное слово, что не станете никому мстить или служить нашим врагам. Вы, конечно, знаете, кого я имею в виду. Вы не станете хвататься за оружие, когда у вас будут отнимать поместье, а это вот-вот случится, время-то видите какое. У вас, надеюсь, достанет ума смириться с этим. Итак, гражданин Михно, вы согласны выйти на свободу под это честное слово?

— С-согласен, — кивнул Михно и в уголке глаз его сверкнули слёзы. — И-и благодарю вас.

— Ну что ж, товарищи, — оглядел Махно присутствующих свидетелей. — Поверим честному слову комиссара Михно?

«Свидетели» промолчали, но Нестор не растерялся:

— Молчание — знак согласия. Вы свободны, Михно. Ступайте, и чтоб я больше не видел вас в этой яме. Имейте гордость.

Когда обалдевший от счастья Михно удалился, Савин спросил:

— А как я оправдаюсь перед Богдановым?

— Вы думаете, военком помнит, кого он упёк сюда? Впрочем, мы составим акт или протокол, как он там называется, и все трое подпишем.

Миргородский засмеялся:

— А потом сядем вместо вашего Михно.

— Эх вы, революционеры, — молвил, не скрывая неприязни, Нестор.

9. Я поверил в вас

Конечно, такая «разгрузка» тюрьмы не очень понравилась в Александровском ревкоме, но в глаза сказать об этом товарищу Махно никто не решился.

— Надо найти предлог и отправить его назад в Гуляйполе, — посоветовал Миргородский.

— Но ведь он сразу уведёт гуляйпольский отряд, а тот уже начал обезоруживать казаков, — отвечал председатель Лепик. — Вы ведь тоже революционер, должны как-то договариваться с ним. Влиять на него.

— С ним договоришься. Он уже спрашивал у меня, где достать побольше динамита? Хочет взорвать тюрьму.

— Господи, только этого нам ещё не хватало.

— Тюрьма, говорит Махно, это символ царского деспотизма, это мир насилия. И провозглашая свободу, мы должны уничтожить этот символ.

— Фантазёр, — резюмировал Лепик. — Впрочем, все анархисты витают в облаках фантазий князя Кропоткина. Ничего, суровая действительность вас живо протрезвит.