— Бывал, бывал, — пробормотал Нестор, углубляясь в бумагу. — Как я вижу, тут больше половины ещё Керенским да Радой посажено. Что ж это творится? После октябрьского переворота всюду открывали тюрьмы. А вы?
— Но я без приказа властей не волен. Да-с.
— В таком случае я волен. Вот мой мандат. — Нестор подал Савину бумагу. Тот внимательно прочёл её, взглянул вопросительно на Миргородского.
— Да, да, Иван Терентьевич, товарищу Махно даны полномочия. Я подтверждаю.
— Идёмте по камерам, — сказал решительно Махно.
Когда подошли к двадцать первой и открыли дверь, Нестор достал бумагу, начал громко выкрикивать:
— Васильчук!
— Я, — раздался отзыв из глубины камеры.
— Выходите с вещами.
Заключённый бледный, испуганный появился на выходе с жалким узелком.
— Вы свободны, Васильчук, можете идти. И только.
— Ой... Господи, — лепетал тот, едва сдерживая слёзы. — Значит, есть правда... Есть...
— Есть, есть. Проходи, Васильчук. Алферов?
— Я.
— Выходи с вещами, ты свободен.
— Холявко, с вещами. Да поживей.
В удивлении переглядывались Савин с Миргородским. В течение четверти часа Махно выпустил из камеры более половины арестантов. Когда воротились в кабинет, Миргородский наконец вымолвил:
— Нестор Иванович, так же нельзя. Эдак через пару дней вы опустошите тюрьму.
— Хорошо бы, — серьёзно сказал Махно. — Тогда я смог бы наконец взорвать её к чертям собачьим.
— Кха-кхмы, — поперхнулся Савин. — Как же без тюрьмы? Нельзя-с.
— Мы б вам другую работу нашли, товарищ. В одной из камер я заметил, или мне показалось, гражданина Михно.
— Да. Он у нас.
— Пожалуйста, распорядитесь, пусть его приведут сюда.
— Но учтите, он посажен, как контра.
— Я знаю без вас, кто он есть.
Когда Михно вошёл в кабинет начальника тюрьмы, за столом Савина сидел Махно.
— Садитесь, гражданин комиссар, — указал на стул Нестор. И когда тот сел, представился ему: — Я — Махно.
— Я догадываюсь, — сказал арестант.
— Некоторые считают нас почти родственниками. Смешно. Правда? — спросил Нестор, даже не улыбнувшись. — Михно-Махно.
Михно пожал плечами и промолчал, понимая, что это не главное.
— Ну так вот, гражданин комиссар, в своё время, будучи у власти, вы беспрекословно исполнили мой приказ, а именно освободили из тюрьмы нашего боевого товарища Марию Никифорову. Я отвечаю вам взаимностью. Сейчас вы будете отпущены на свободу, но... с условием.
— К-какое условие?
— Вот здесь, сейчас, вы при свидетелях дадите честное слово, что не станете никому мстить или служить нашим врагам. Вы, конечно, знаете, кого я имею в виду. Вы не станете хвататься за оружие, когда у вас будут отнимать поместье, а это вот-вот случится, время-то видите какое. У вас, надеюсь, достанет ума смириться с этим. Итак, гражданин Михно, вы согласны выйти на свободу под это честное слово?
— С-согласен, — кивнул Михно и в уголке глаз его сверкнули слёзы. — И-и благодарю вас.
— Ну что ж, товарищи, — оглядел Махно присутствующих свидетелей. — Поверим честному слову комиссара Михно?
«Свидетели» промолчали, но Нестор не растерялся:
— Молчание — знак согласия. Вы свободны, Михно. Ступайте, и чтоб я больше не видел вас в этой яме. Имейте гордость.
Когда обалдевший от счастья Михно удалился, Савин спросил:
— А как я оправдаюсь перед Богдановым?
— Вы думаете, военком помнит, кого он упёк сюда? Впрочем, мы составим акт или протокол, как он там называется, и все трое подпишем.
Миргородский засмеялся:
— А потом сядем вместо вашего Михно.
— Эх вы, революционеры, — молвил, не скрывая неприязни, Нестор.
9. Я поверил в вас
Конечно, такая «разгрузка» тюрьмы не очень понравилась в Александровском ревкоме, но в глаза сказать об этом товарищу Махно никто не решился.
— Надо найти предлог и отправить его назад в Гуляйполе, — посоветовал Миргородский.
— Но ведь он сразу уведёт гуляйпольский отряд, а тот уже начал обезоруживать казаков, — отвечал председатель Лепик. — Вы ведь тоже революционер, должны как-то договариваться с ним. Влиять на него.
— С ним договоришься. Он уже спрашивал у меня, где достать побольше динамита? Хочет взорвать тюрьму.
— Господи, только этого нам ещё не хватало.
— Тюрьма, говорит Махно, это символ царского деспотизма, это мир насилия. И провозглашая свободу, мы должны уничтожить этот символ.
— Фантазёр, — резюмировал Лепик. — Впрочем, все анархисты витают в облаках фантазий князя Кропоткина. Ничего, суровая действительность вас живо протрезвит.