— Алёша, обратился Махно к Чубенко, — бери этого лейтенанта немецкого, вали с ним в штаб, прими дела, а главное — полковую казну. Я обещал солдатам выплатить проездные на родину. Не стану же я на них нашу казну тратить.
— Ох, балуешь ты их, Нестор Иванович, — заметил Калашников. — Их бы надо под пулемёт, а ты им подорожные.
— Ничего ты, Саша, не смыслишь в пропаганде.
— Вы думаете, все они кинутся на родину? Как же. Большинство их пристанет к тем же немцам, что стоят в Пологах или Рождественке.
— Это даже лучше. Именно они станут разлагать части рассказами о нас. Что де махновцы совсем не звери, а такие же люди. А сейчас, сегодня, если они посидят с нашими за одним столом, выпьют по чарке, преломят хлеб, разве будут видеть они в нас врагов? Вот, кстати, займись самогонщицами, пусть не жмутся.
— Ха-ха, — развеселился Калашников. — Самогонщицы почти все вдовы, их уговаривать не надо. Перед мужиком ни одна не устоит. Разожмётся.
— Ты их осуждаешь? Ну и напрасно. Кстати, где Веретельников?
— Он здесь, я его видел, — сказал Лютый.
— Найди его, Петя. И займитесь оружием. Пока солдаты пьянствуют, оприходуйте их винтовки. А я на телеграф. Саша, трогай.
Словно растревоженный муравейник, зашевелилось Гуляйполе, казалось, на улицы вышли все. Где-то уже пиликала гармошка, слышались обрывки песен, смех. Едущего на тачанке Махно искренне приветствовали:
— Здоровьичко тоби, Махно. Доброго почина.
Тачанка остановилась возле телеграфа, Нестор прошёл прямо в аппаратную. Телеграфист, увидев его, вскочил:
— Здравствуйте, Нестор Иванович.
— Здравствуй, Вася. Садись к аппарату. Стучи: «Всем, всем, всем. Районный гуляйпольский Ревком сообщает, что восстановил Советскую власть, что Гуляйполе отныне является свободной революционной территорией. Мы призываем повсеместно рабочих и крестьян восставать против душителей свободы: гайдамаков и германских войск. Да здравствует социальная революция, к оружию, товарищи!
Нестор Махно».
Когда он возвращался с телеграфа, уже встречались люди навеселе. Надрывалась гармошка, выговаривая вездесущее «Яблочко», горланили безымянные сочинители:
9. Сгущаются тучи
Между тем над Гуляйполем тучи начали сгущаться уже на третий день. Телефон в штабе звонил почти беспрерывно, Махно едва успевал отвечать. Из Александровска какой-то чин допытывался:
— Господин Махно, это правда, что вы расстреляли всех помещиков?
— Брехня, — отвечал Нестор. — Они давно убежали с вами. И правильно сделали. Пусть и не думают возвращаться, вот тогда расстреляем. И только.
Из Рождественки какой-то немец-офицер грозил всеми карами небесными:
— Вы есть бандит... Мы вас будем вешаль...
— Ну давай, давай, — язвил Махно. — Приходи в гости, поглядим кто кого.
Не очень разговорчивый Каретников высказывал сомнение:
— Может, ты зря их раздразнил телеграммой. Сидели б тут тихо.
— Нет, Семён Никитович, мы обязаны были бросить клич по всей Украине: делайте как мы! А то, что и враги нас слушали, тоже неплохо. А насчёт «тихо сидеть» забудь. Грядёт большая драка. Свобода никогда даром не давалась.
В сущности, получалось, что «свободная территория» была окружена немцами и державной вартой. Из Пологов раздался предвечерний звонок и негромкий голос попросил:
— Мне Нестора Ивановича.
По обращению и тону Махно догадался, что это не враг.
— Я слушаю.
— Это Липский звонит, товарищ Махно.
— Что у вас?
— Нестор Иванович, завтра немцы собираются идти на Гуляйполе. Готовьтесь.
— Сколько их?
— Не менее полутысячи.
— Вооружение?
— Пять пулемётов и две пушки, есть и кавалерия.
— Спасибо, Фёдор Михайлович.
Махно собрал своих активистов.
— Ну что, братки, несколько дней они нам только грозились. Теперь приступают к исполнению своих угроз. Что будем делать?
— Сражаться, конечно, — сказал Лепетченко.
— Разумно, но не совсем. Алёша, сколько крестьян мы вооружили?
— Около тысячи, — сказал Марченко. — Они же и караулы несут, и в заставах бдят.
— Вот именно, бдеть-то они могут, но вот драться с регулярным войском вряд ли.