Сначала Конек никак не мог понять, зачем Василису лягушки. Он думал об этом днем и ночью и даже чуть однажды не свихнулся, но потом думать бросил, ловил и все. Может, Василис Прекрасный сумасшедший? Это очень походило на правду. Всегда неразговорчивый капитан, если находил особенно крупный экземпляр, звал Конька. «Эй, иди глянь, какой жирняга! Как свинья!» – и его рыхлое, похожее на вылезшую из кастрюли квашню лицо освещалось улыбкой, от которой было жутковато.
Три раза в день, если не был в отъезде, Василис заходил в сарай и с полчаса проводил возле бочки со своими любимицами. На прощание он запускал руки в бочку и играл с лягушками, приговаривая: «У-у, жирняги… у-у, свиньи…»
Но вскоре Конек убедился, что Василис не сумасшедший и что он ловит лягушек с вполне определенной целью: ради их шкурок. Шкурки проходили обработку тут же в сарае в чанах с растворами, потом их Василис скоблил, сушил и куда-то уносил. Куда – Конек не знал. Он мало над этим размышлял. Ему просто некогда было размышлять. Василис установил норму – двести шкурок в день, и Конек трудился в поте лица.
На ночь Василис уводил Конька к себе. Но не всегда. Когда он уезжал с острова, Конек проводил в сарае сутки, а то и больше. Воду и питье ему приносила или старуха Агтея или их дочь Марфа. Сколько всего людей на острове, Конек не знал. С ним приехали двое, но он их видел всего лишь один раз издали: они сидели на берегу и чистили рыбу. Из этого Конек заключил, что они тоже привезены специально для работы.
Рассказывая мне все это, Конек продолжал работать. Его руки машинально делали то, что привыкли делать. Я удивился, чего он так старается. Неужели Василис правда наказывает за невыполнение нормы? Конек попросил задрать ему рубашку. Я задрал к вздрогнул: вся спина Конька была иссечена темными полосами.
– Но это было в самом начале, – сказал Конек. – Потом я стал выполнять норму и даже перевыполнять. Понимаешь, он сказал, что если я сдам ему миллион шкурок, он отпустит меня.
– Миллион? – поразился я.
– Да. У меня уже есть 758 штук. – Малыш разогнулся и опять вытер с лица пот рукавом рубашки. – Я обязательно выберусь отсюда… Мне обязательно надо выбраться. После школы я пойду на завод и… женюсь.
Конек отвернулся, чтобы скрыть свое смущение.
– Не рано ли?
– Нет, – сказал малыш. – Она очень самостоятельная. И я самостоятельный. Спрашивать некого: у нее тоже никого нет… Она будет ждать три года. Мы договорились. Если поссоримся или даже умрет кто… все равно ждать три года… А за три года я сделаю миллион…
Я с невольным уважением оглядел тщедушную фигурку малыша и его красные, распухшие от воды руки. Они не теряли ни секунды, все двигались.
– А удрать ты не пробовал?
– Пробовал… как же… Только не сбежишь. Сети кругом, не прорвешься… А пристань они охраняют… Да лодок их на реке полно… Рыбу ловят… Они же официально бригада рыболовецкого колхоза…
Я был поражен. Впрочем, придумано ловко. Если кто появляется на острове из посторонних, они прячут людей под землю, и концы в воду… Да и кто сюда забредет? Разве что кто из их начальства. А к чему оно может придраться? План выполняется, а остальную рыбу они сбывают налево. А теперь, видно, вошли во вкус и стали расширять производство. Рыбы уже мало, решили взяться за лягушек. Может, они из них шьют что-нибудь? Дамские сумки, например, под крокодиловую кожу… А что, ловко придумано. Сырье дармовое, рабочая сила дармовая. Греби себе деньги лопатой, жри да пьянствуй.
– Ты бы начинал, – посоветовал Конек, – а то не успеешь. Нож вон там возьми, на полочке.
Я глянул на копошащуюся в бочке массу, на то, что лежало в корытах, и меня затошнило.
– Не могу…
– Ничего, это сначала. Меня тоже в первый день тошнило, а потом привык и хоть бы что. Ты заткни нос и дыши ртом. Дать тебе ваты? У меня есть аптечка.
Я заткнул нос ватой, вооружился ножом и, содрогаясь от отвращения, запустил руку в бочку. Скользкая мерзкая масса закопошилась, задергалась, запрыгала.
– Не так… Хватай за ногу!
Конек на секунду сунул руку, и уже на столе трепыхалась вверх брюхом большая лягушка.
– Глуши ее.
– Как…
– Бей! Куда же ты смотришь?
Воспользовавшись паузой, лягушка перевернулась со спины на живот и сиганула на пол.
– Не могу… Ну их к черту… Пусть делает, что хочет…
– Засечет.
– Пусть. Они меня заставляют играть на гитаре.
– На гитаре? – Конек настолько был поражен, что его рука с дергающейся лягушкой повисла в воздухе. – И все? Так почему ты не играешь?
– Не хочу услаждать их мерзкие уши.
– Чудак! – Конек заволновался. – Ты просто дурачок! Это же так легко… Играй себе да играй, а потом при случае дать тягу. Эх, мне бы такое…
Остальная часть дня прошла без происшествий. Конек вовсю трудился, а я начал тщательно изучать сарай на предмет побега. Стены и крыша оказались довольно прочными, но если иметь топор и пилу, выбраться отсюда можно без особого труда. Разумеется, Василис не позаботился ни о топоре, ни о пиле.
Обед нам принесли Аггей и девчонка Марфа.
– Живы, карасики? – стал балагурить дед еще издали. – Ну и пахнут ваши шкурочки. Но ничего. Бог терпел и нам велел. А мы вот с Марфушкой кашки вам принесли да кваску холодненького. Развязывай, Марфуша, узелок, не томи карасиков.
Ясно, что он был приставлен для охраны «Марфушки». Малыш прекратил наконец работу и разогнулся. Он тщательно вымыл у ведра с водой руки с мылом и сел на землю возле узелка с едой. Марфа торопливо развязала узелок. Там оказался чугунок с кашей, два куска хлеба и большая бутылка с квасом.
– Кушайте, карасики, никого не слушайте. Подзакрепитесь маленько. Вы уж поизвините, что угощаю чем бог послал, да хозяин ваш поуехавши и ничего не оставил. Это уж Марфуша пристала, пойдем, дедушка, да пойдем, покормим карасиков, как правило.
Я заметил, что Марфа не спускала глаз с Конька. И чугун она поставила ближе к нему, чем ко мне.
Когда они ушли, Конек протянул мне конфету «Мишка косолапый».
– Откуда у тебя? – изумился я.
– Марфа сунула, – неохотно объяснил он. – Раскуси пополам.
Василис за нами не пришел. Малыш опять работал, а я до вечера писал дневник. Когда стемнело, я взобрался на стропила и писал там, пристроившись у окошка-бойницы. В окошко было видно розовое облако. Потом появилась зеленая звезда…
5 августа
За невыполнение «плана» Василис Прекрасный здорово избил меня. Одному ему со мной ничего бы не сделать. Но они пришли вдвоем с плешивым Михаилом, оба пьяные, сорвали с меня рубашку и били ремнем по очереди, причем Михаилу под конец стало казаться, что это я прошлый раз разлил его самогонку, и он стал распаляться.
– Разлил… разлил… – бормотал он и стегал меня изо всей силы.
Отбил меня от этих зверей зашедший случайно в сарай дед Аггей. Он разогнал их поленом.
– Замордуете карася, паразиты. Ишь, раззуделись.
– Учить его надо, – крикнул Василис, увертываясь от полена.
– Учи, но в меру. Пришибешь – кто работать будет?
– Не станет он работать. Я этого ехидну знаю.
– Станет. Поморишь голодом, станет. Голодок-то он каждого берет.
6 августа
Малыш работал, а я весь день рыл подкоп. Одно место возле стены оказалось довольно рыхлым, и я стал ковырять в нем ножом. Землю я рассыпал вдоль стен, утаптывал и притрушивал сверху пылью. После вчерашнего избиения все тело мое болело. Особенно плохо было с шеей. Не повредил ли мне этот гад позвоночник?