— Боже мой! — возопила я. — Ты что, с ума сошел? А ну-ка, отпусти его! Сейчас же!
Опешив от неожиданности и покрываясь краской стыда, тот повиновался. Шатаясь, как после пьянки (а как иначе?), Гомер постоял-постоял, а потом… нетвердой походкой побрел обратно, подергал приятеля за штанину и протянул лапку — давай, мол, еще.
— Вот видишь! Ему нравится! — с гордостью заявил приятель Джорджа. Затем, подражая тем ребятам, которые представляют боксеров на ринге, страшным голосом пропел: — Потому что он не просто кот! Он El Mocho, кот, который не ведает страха!!!
Взглянув на Джорджа, я вопросительно подняла бровь:
— El Mocho? Так вы теперь его называете?
Джордж ухмыльнулся и пожал плечами:
— Ну, знаешь… если какое слово приклеится, то это надолго, если не на всю жизнь.
Mocho (не путать с «мачо») означает нечто вроде «чурбана» или «обрубка», а в отношении людей — что-то вроде «недоделанный», то есть прозвать Гомера «El Mocho» было все равно что обозвать его «калекой».
Не слишком-то смахивает на комплимент, но то, в чем англичанин услышал бы оскорбление, испанцу лишь ласкает слух, ибо это является проявлением самого глубокого уважения и любви.
— Ему по душе его новое имя, — подключился к разговору и сам любитель испанского. — Вы только поглядите: Ven aca, Mochito.
Гомер настороженно навострил ушки и резво подбежал к приятелю Джорджа, присевшему на корточки и замершему в ожидании.
— О Гомер! — взмолилась я. — Нужно и честь знать.
— Может, ему чего-то и не хватает, но чести у него с лихвой. — В глазах автора прозвища плясали озорные огоньки. — Ведь он не просто кот, он — El Mocho. А доблесть El Mocho в том, что он никогда не отступит, а с честью и достоинством выйдет сражаться на поле боя.
Я и то не смогла удержаться от смеха.
Гомер стал обживаться у Джорджа с энтузиазмом, который вызывал у меня ревность. Уже через день, как доложил Джордж, котенок носился по дому, не натыкаясь на мебель. Он был без ума от приятелей Джорджа, и все они — в один голос! — признали в нем El Mocho.
До сего дня Гомер привычно проживал в девичьем «цветнике», где никто — как выяснилось только сейчас — и не думал играть с ним в шумные мальчишечьи игры. А вот Джордж со своими приятелями охотно гоняли с Гомером в «пятнашки», что пришлось ему очень даже по душе, а прекратилось только тогда, когда он навострился выпрыгивать то из-под кровати, то из-под стола, чтобы цапнуть кого-нибудь за лодыжку. Зато уж «подбрось меня повыше» не только не прекратилось, но и достигло новых высот: футов шесть (о чем я узнала много позже, поскольку в моем присутствии, памятуя о том, первом случае, никто из приятелей Джорджа таких фокусов себе не позволял). И уж конечно, устраивалась такая забава, как опрокинуть Гомера на спину и повозить по полу, якобы в борцовской схватке, — это выяснилось, когда очередной визит к Джорджу совпал с приходом его приятелей. Заслышав их шаги, Гомер тут же перевернулся на спину и, заранее отмахиваясь лапкой, пригласил: ну-ка, повози меня.
— По ночам он не находит себе места — бродит по дому и мурлычет, — поведал мне Джордж через неделю. — Со мной рядом он спать не хочет, а спит, только если рядом Скарлетт. Мне кажется, он скучает по тебе.
Я почувствовала угрызения совести, к которым, как ни стыдно признать, примешалась и крупица радости: значит, он тоже скучает… По мне!
— А Скарлетт, она-то где спит?
— Где угодно, только не рядом со мной, — горестно признал Джордж. — Единственный человек, которого она когда-либо удостаивала такой чести, — это ты.
— Еще недельку — и я всех заберу, обещаю, — заверила я его.
Но прожить еще неделю у Джорджа моим кошкам было не суждено. На девятый день он позвонил мне с жалобой: «Кто-то “обмочил” мне весь дом».
— Помнится, я предупреждала тебя, и не раз — не позволяй друзьям пить столько пива.
— Гвен, я не шучу.
Я вздохнула.
— Хорошо, прости. Кто и где?
— «На горячем» я пока никого не поймал, но диван, мешок с грязным бельем и моя, совсем новая, кожаная куртка… Это о чем-то говорит? — Он помолчал, раздумывая. — Небось Скарлетт.
— Это не Скарлетт, — отмела я его подозрения. — Это Вашти.
— Что же, она и раньше так делала? — В голосе Джорджа слышалось нескрываемое раздражение. Насколько я поняла, таким образом он интересовался: отчего, предупредив его о тысяче разных мелочей, я даже не заикнулась об этой, прямо скажем, не мелочи.