— Гвен! — крикнула мне Шэрон в самое ухо, схватила двумя руками за плечи и встряхнула, а я подумала с каким-то холодным аналитическим спокойствием: интересно, даст она мне пощечину или все-таки нет? У меня истерика?! Какая истерика?! Ну и что, что я кричу — я ведь все понимаю! Шэрон вновь махнула рукой — уже на оставшуюся башню, которая внезапно стала крениться на бок.
— Гвен, вторая башня может обрушиться в любую секунду. Тебе нельзя туда! До твоих кошек все равно уже не добраться! Нам нужно идти дальше!
Едва она произнесла, вернее, выкрикнула эти слова, как башня стала оседать. Людской поток, двинувшийся по мосту, на минуту замер. Кто-то закрыл глаза, кто-то уронил голову на ладони, кто-то стал всхлипывать, а кто-то, не стесняясь, заголосил. Мои глаза были сухими, внутри — пустота, а крик застрял в горле, когда я увидела, как новое, отливающее бежевым, пепельное чудовище поднялось в небо и стало сливаться с первым.
А первое тем временем уже доползло до края моста, и город пропал из виду.
— Ничего с твоими кошками не случится, — сказала Шэрон. — Они в квартире, в безопасности, все обойдется. Вот увидишь, слово даю.
«Разбитые окна, — подумала я. — Разбитые окна и слепой кот».
— Сейчас в финансовый район все равно не пропустят, — продолжала Шэрон. — Сегодня этот мост ведет только в одну сторону. Обратного пути уже нет.
Обратного пути уже нет. Значит, я совершила нечто ужасное — безумную, бесповоротную, непростительную глупость: сама бежала, а кошек бросила. Кошки дома одни. Одни — и беззащитны. И это моя вина, моя вина, моя вина.
— Нам бы добраться до Бруклина, а там мы что-то придумаем, — в голосе Шэрон послышалось отчаяние. — Мы позвоним, найдем кого-нибудь, кто живет в твоем доме. Все обойдется.
Мы вновь повернули в сторону Бруклина. На сей раз не было уже никаких споров о том, что и как делать, когда мы доберемся до «Бруклин Мэрриотт». План был составлен без слов. Сейчас перед нами стояла только одна цель — выбраться из облака пыли и пепла, накрывшего нас за считанные минуты. Вскоре мы едва могли дышать и не видели ничего даже на шаг вперед. Мы сняли рубашки и завязали лица, чтобы хоть как-то отфильтровать воздух. В той, онемевшей от бесчувствия, части мозга, которая еще могла отстраненно думать, мелькнула мысль: как все-таки странно устроен этот мир: живешь, казалось бы, в самом технологически продвинутом городе на свете, но всего одна минута — и вот ты уже беженец из зоны военных действий, бредешь пешком, среди таких же, как ты, спасая свою жизнь.
К тому часу, как мы добрались до дальней стороны моста, наши кожа и волосы были серыми от пепла, а мы все так же шли и шли сквозь тучу. Мы преодолели уже не одну милю. Ритм шагов отзывался в моей голове. Мои кошки. Мои кошки. Мои кошки мои кошки мои кошки… Где-то в Бруклине — к тому моменту я уже не понимала, где мы находимся, — у какого-то гаража стоял механик и выдавал проходящим мимо людям респираторы. Мы кивками поблагодарили его — горло жгло от дыма, обрекая нас на бессловесность.
Наконец мы зашли так далеко, что Шэрон махнула рукой на гостиницу и предложила двигаться в сторону ее дома на Бей-ридж, что находился в десяти милях от места работы, но куда мы почти что пришли.
— Побудешь у меня, — сказала она.
Я была благодарна, но благодарна скорее умозрительно, нежели эмоционально. Я знала, что Шэрон делает доброе дело; куда бы я пошла и где бы ночевала, если бы не она? Но мне было уже все равно. Какая разница, где спать и куда идти, когда единственное, что было для меня важно — это как вернуться назад.
Еще я хотела позвонить маме и сказать, что я в порядке, и дозвониться хоть кому-нибудь в том доме, где я жила, но мобильники молчали.
— Моя мама работает недалеко от дома, там есть проводная связь. Можно попробовать позвонить оттуда, — сказала Шэрон.
Было почти два часа дня, судя по часам Шэрон, когда мы добрались до Бей-ридж. Мы шли около пяти часов. За это время мы забрели далеко от Манхэттена и уже стали привлекать удивленные взгляды своим нелепым видом. Улицы здесь были широкие и опрятные, опрятными выглядели и люди. Про себя я отметила и этот порядок, и удивленные взгляды, но внутри у меня ничего не отозвалось — все было так, будто едешь на заднем сиденье кэба, зная, что не имеешь никакого отношения к тому, что происходит за окном.
С той же отстраненностью я наблюдала за тем, как мать Шэрон заключила ее в объятия и всплакнула у нее на плече, когда мы нагрянули к ней в офис. Другая женщина благоразумно провела меня вглубь офиса.