«Все из-за отсутствия зрелой твердости характера и трезвости ума, — сказала я себе почти сердито, едва вписываясь в место для парковки. — А все моя податливость при неумении предвидеть последствия — вот что привело, вернее, довело меня до того, что я здесь. Ни своего дома, ни денег, ни семьи — вот и весь итог долгих лет строительства того, что мне грезилось надежным будущим». Я поймала себя на том, что подспудно пытаюсь разозлиться. Видно, убедить себя в том, что ты зол и на то у тебя есть основания, проще, чем признаться себе, что ты просто в ужасе.
На дворе стоял до свирепости удушливый поздний август. Над раскаленным асфальтом колыхались похожие на сказочных джиннов серебристые волны восходящего воздуха, словно немые стражи у врат ветлечебницы. Секретарша за стойкой в приемной дружелюбно, даже ласково поприветствовала меня и незамедлительно вызвала Пэтти. Та высунула голову из-за двери прямо за конторкой и пригласила меня внутрь: «Заходите же!»
Я проследовала за ней вдоль рядов клеток с кошечками и собачками; не то чтобы я не замечала их раньше, скорее не давала себе труда задуматься о том, что ждет этих животных; мне все казалось, что хозяева временно оставили их на попечение ветеринаров и вот-вот вернутся, и все будет хорошо. Только сейчас я поняла, что тут не ждут бывших хозяев, а надеются на таких, как я: может, возьмут, а может — нет.
В конце коридора, обитого тесом, Пэтти открыла дверь в амбулаторную. На столе для осмотра пациентов стоял одинокий пластмассовый ящик без крышки.
— Это чтобы лучше узнать друг друга, — кивнула Пэтти.
Я подошла ближе и заглянула внутрь. «Какой же он крохотный», — мелькнула в моей голове мысль. Обе мои кошечки были приблизительно такого же возраста, когда я их взяла, но я уже и забыла, какими маленькими бывают двухмесячные котята. На вид он весил всего-то пару-тройку унций. Свернувшись в клубок, котенок замер у дальней стенки ящика — маленький пушистый комочек, который легко поместился бы у меня на ладони. В иссиня-черной шерстке ни проблеска иного цвета, зато вся она взъерошена, будто напитана статическим электричеством — это черта всех маленьких котят, словно само слово «гладкий» или «прилизанный» вздымает их шерстку дыбом. На месте глазниц — щелочки, стянутые швом, а на шее — специальный пластмассовый воротник, чтобы котенок ненароком не добрался до швов.
— Я сшила веки, — объяснила Пэтти, — чтобы не было видно пустых глазниц, а со стороны казалось, будто он спит или еще не проснулся.
Глядя на шов, выполненный крест-накрест в виде английской буквы «Х», я подумала, что она, наверное, права. Мне отчего-то вспомнились детские мультяшки, где для обозначения того, что герой «в отключке», достаточно было на зрачках начертать этот знак.
— Эй, привет, — тихонько шепнула я, низко склонившись над котенком, чтобы мой голос звучал на одном уровне с его головой, а не гремел устрашающе сверху, словно раскаты грома. — Привет, парень!
Черный пушистый комок, покачиваясь, поднялся на лапки. Я осторожно вытянула ладонь — она показалась мне какой-то чужой и огромной — и поскребла по донышку ящика. Котенок потянулся на звук и, мотая головой под тяжестью пластмассового хомута, наконец уткнулся в мои пальцы и с любопытством их обнюхал.
Бросив вопросительный взгляд на Пэтти, я услышала в ответ:
— Можете взять его на руки, если, конечно, хотите.
Бережно вынув котенка из ящика, я прижала его к груди, поддерживая одной рукой снизу, а другой — под передние лапки, и прошептала:
— Ну, здравствуй, малыш.
Повернувшись на голос, котенок потянулся передними лапками к моему левому плечу. Сквозь хлопковое волокно рубашки я ощутила подушечки тонких лапок. Поднатужившись изо всех сил — даже я это заметила, — он попробовал было вскарабкаться мне на плечо. Но коготки были слишком слабыми, чтоб удержать его вес. Оставив безуспешные попытки, котенок вновь заворочался и попытался ткнуться мордочкой мне в ямку на шее, насколько позволял воротник. Потом попробовал потереться мордочкой о мое лицо, но на щеке я ощутила лишь холодный пластик. Затем котенок замурлыкал. Воротник, точно раструб рупора, многократно усиливал звук, поэтому, если бы я доверяла только слуховым ощущениям, мне могло бы показаться, что у моего уха жужжит маленький моторчик.
Изначально я предполагала, что слепой котенок не способен к выражению чувств, что, подумалось мне, и вызывало тайные опасения у тех, кто отказался его принять, — они боялись, что питомец, у которого на морде не написано никаких чувств, неминуемо останется в доме чужим.