Я могла бы на этом поставить точку, отвесив Гомеру поклон за то, что в конце концов поняла смысл изречения «любовь слепа», или что путь к сердцу — не прямая линия от образа к глазам, но это была бы неправда.
Правда в том, что облик имеет значение. И как бы я ни пыталась скрасить существование Гомера, сколько бы радости из жизни он ни высекал для себя сам, ни этих искорок, ни красок он видеть не мог. Дать ему ту особую радость, что дарит нам зрение, тоже никто не мог.
Иногда, в силу привычки, мы даже не замечаем, какое счастье дарит нам обычное «лицезрение», когда видишь любимое лицо и сердце готово выпорхнуть из груди и лететь навстречу любимому.
Если сказать, что я для себя решила, что «видимость», или «внешность», для меня не важна, то я отступлю от истины, а истина была в том, что ничто не радовало меня больше, чем лицезрение Лоренса. Иногда, когда мы должны были встретиться где-то в городе, я выхватывала его взглядом из толпы за много ярдов, а когда я видела его лицо, пусть даже издали, мои губы сами собой растягивались в улыбку, и вовсе не от того, что он так уж смешно выглядел, а от того, что к горлу подкатывала нечаянная радость, находившая выход в улыбке, иначе — просто кружилась голова и подкашивались ноги.
Мне выпал щедрый дар: я могла видеть — видеть то, что наполняло меня радостью, а это дано не каждому.
Что мне мешало сделать шаг навстречу — все то же предположение: пожизненные обязательства — не совсем то, что нужно самому Лоренсу. Еще меньше было причин думать, что той самой была для него я. И вот теперь эта, другая женщина, Дженни или Джанетт, как там он говорил… Но что удивляться, ведь, насколько я знала, он никогда не думал о наших отношениях как о чем-то большем, чем дружба. Хотя, может, и думал. Да, теперь я была почти уверена: точно думал, но думал, наверное, еще три года тому назад. А что он думал сейчас — как это узнать? Что меня приводило в отчаяние, так это то, что вот-вот — и я потеряю своего лучшего друга. Не знаю уж, как там у нас сложилось бы, если бы я набивалась к нему в «подружки». Скорее всего — никак. Но и заставить себя поговорить с ним после того, как он рассказал мне о «той женщине», я тоже никак не могла. Но, как я ни боялась сделать первый шаг, а пути назад у меня уже не было. Стоять же на месте и ничего не делать было равносильно тому, что пятиться назад.
И тогда я действительно сделала то, чему и впрямь научил меня Гомер: иногда, чтобы чего-то добиться, нужно прыгнуть — прыгнуть вслепую. Именно Гомеру я обязана главными прозрениями в своей жизни. Он научил меня той простой мудрости, что любовь того, кто верит в тебя и в кого веришь ты, способна заставить тебя совершить невозможное. Может, когда-то я и решила для себя, что Лоренс, как и я, еще встретит свою любовь и будет счастлив, но не со мной, а с ней, так же, как и я — с другим, а вместе нам быть просто не суждено. Но где и на каких скрижалях это высечено?! Не кто иной, как Гомер, был живым опровержением самых мрачных предположений о беспросветно несчастливом будущем, поправ своей жизнерадостностью весь, казалось бы, здравый смысл житейской мудрости. Разве не должен был он влачить жалкое существование, опасаясь всех и вся? А он — не бежал от жизни, он — побеждал в ней, и своими, пусть и маленькими, но ежедневными победами завоевал право торжествовать над своими бедами.
Из людей я знала лишь одного, кто напоминал бы мне Гомера — то был Лоренс. Как и в Гомере, в нем было что-то настоящее, неиспорченное, что поднимало его над обыденностью и позволяло торжествовать там, где менее сильные перемалывались в муку в мучительном однообразии житейской суеты. То было редкое качество, которое я не только ценила в других, но и хотела бы развить у себя. Вот почему именно Лоренс и Гомер стали той скрепой, которая сшивала мою жизнь воедино.
У меня было несколько вполне разумных доводов, почему мы с Лоренсом не пара; но точно так же мой разум протестовал и против того, чтобы брать слепого котенка, что говорит лишь о том, что не всегда стоит прислушиваться к голосу разума и что искомое может оказаться вовсе не там, куда ведет тебя благоразумие. Именно с Гомера и начался мой путь к переоценке ценностей. Когда я встретила его, мне открылись врожденная отвага и способность радоваться всему на свете, и тогда я поняла: если ты видишь в другом что-то такое, по-настоящему стóящее, то вовсе не нужно искать причины, чтобы отказаться от того, что могло стать твоим. Если ты понял, что это того стоит, нужно его принять, быть сильной и выстроить свою жизнь вокруг того, что дорого тебе. А все остальное — приложится.