Тем временем странный тип, видя, что Грин его не замечает, прошелся прямо перед землянином так, чтобы на него уже нельзя было не обратить внимания. Общее жужжание вокруг стихло, и все повернули головы, чтобы ничего не упустить.
— Дружище, — довольно приветливо сказал Грин, — не мог бы ты стоять где-нибудь на одном месте? Ты загораживаешь мне обзор.
Матрос сплюнул грикстр Грину под ноги:
— Среди моих друзей не водится рабов. Да, я загораживаю тебе обзор, и я не намерен отсюда уходить.
— Очевидно, тебя не устраивает мое присутствие здесь, — произнес Грин. — А в чем, собственно, дело? Тебе не нравится мое лицо?
— Да, не нравится. И мне не нравится видеть среди экипажа вонючего раба.
— Если уж говорить о вони, — сказал Грин, — не мог бы ты встать с подветренной стороны? Я здорово устал, и у меня слабый желудок.
— Заткнись, ты, сын иззот! — взревел побагровевший матрос. — Научись уважать тех, кто лучше тебя, или я врежу тебе как следует и выброшу тебя за борт!
— Двое людей могут убить друг друга, а могут и договориться, — намеренно громко сказал Грин, надеясь, что Миран услышит его слова и вспомнит, что обещал ему защиту. Но капитан лишь пожал плечами. Он сделал все, что мог. А с этим Грину предстоит справляться самому.
— Да, я раб, это правда, — произнес Грин. — Но я не родился рабом. Прежде чем меня обратили в рабство, я был свободным человеком — более свободным, чем любой из вас. Я пришел сюда из страны, где нет господ, потому что каждый человек — сам себе господин. Впрочем, сейчас я уже не там, но и не в Квотце. Дело в том, что я заслужил свободу, сражаясь, как воин, а не как раб, чтобы пробраться на борт «Птицы». Я хочу стать членом экипажа и членом клана Эффеникан.
— На самом деле? А что ты можешь предложить клану, чтобы мы сочли тебя достойным смешать с тобой нашу кровь?
А действительно — что? Грин задумался. Его бросило в жар, хотя утренний ветер был довольно холодным.
В это мгновение Грин увидел, как Миран что-то сказал матросу. Тот исчез в трюме и вынырнул, неся маленькую арфу. Вот теперь Грин вспомнил, как однажды капитан сказал, что хороший арфист и певец будет гораздо охотнее принят в клан, чем кто-либо другой — надо же людям как-то развлекаться во время долгого путешествия.
Но, к несчастью, Грин не знал ни единой ноты.
Тем не менее он взял у матроса арфу и с полной серьезностью подергал струны. Землянин прислушался, нахмурился, подтянул колки, снова провел рукой по струнам и вернул арфу обратно.
— Простите, но это скверный инструмент, — надменно произнес Грин. — У вас нет чего-нибудь получше? Я не намерен унижать мое искусство игрой на такой дешевке.
— О боги! — возмущенно завопил стоящий рядом человек. — Это ты такое говоришь о моей арфе, о любимой арфе барда Гразута?! Раб! Глухой сын безголосой матери! Ты мне ответишь за это оскорбление!
— Нет, — сказал матрос, — это мое дело. Я, Эзкр, сам докажу, что этот увалень недостоин того, чтобы мы приняли его в свой клан и назвали братом.
— Только через мой труп, брат!
— Если тебе так угодно, брат!
Они успели осыпать друг друга еще множеством гневных слов, пока с капитанского мостика не спустился Миран.
— Клянусь Меннироксом, это позор! — воскликнул он. — Два эффениканина ссорятся в присутствии раба! А ну-ка, угомонитесь и решите этот вопрос спокойно, или я вас обоих отправлю за борт. Отсюда еще можно вернуться в Квотц.
— Мы бросим кости, чтобы увидеть, кому повезет, — сказал Эзкр. Обнажив в ухмылке щербатые зубы, матрос полез в висевший у него на поясе кошелек и извлек оттуда игральные кости. Он выиграл, выбросив четверку. Грин был расстроен сильнее, чем осмеливался показать. Он надеялся, если уж драка неизбежна, драться с низеньким, толстеньким, мягкотелым на вид арфистом, а не с рослым матросом.
Эзкр, похоже, разделял мнение Грина, что тому не повезло. Жуя грикстр с такой скоростью, что по подбородку у него потекла струйка ярко-зеленой слюны, Эзкр объявил, не стесняясь в выражениях, каким именно образом он намерен доказать, что этот белобрысый раб ни на что не годится.
ГЛАВА 12
Несколько секунд Грин вполне серьезно обдумывал, а не покинуть ли ему корабль и не продолжить ли путь пешком.
Но тут раздались громкие возражения Мирана:
— Что за чушь! Почему ты не можешь драться на палубе, как это делают все нормальные люди, до первой крови? Этак я могу тебя потерять, Эзкр, а ты — один из самых опытных матросов. Если ты поскользнешься, кто займет твое место? Этот новичок, что ли?
Зная, что законы клана сейчас на его стороне, Эзкр не обратил на негодование капитана никакого внимания. Он лишь сплюнул и сказал:
— Махать кинжалом любой дурак может. Я хочу посмотреть, чего этот Грин стоит наверху. Пройтись по рее — лучший способ узнать, какого цвета у него кровь.
Грин подумал, что как там кровь, он не знает, а по коже мурашки точно уже побежали. Вы прекрасно сможете рассмотреть цвет моей крови, когда я упаду — она разбрызгается отсюда до горизонта!
Землянин спросил у Мирана, может ли он на несколько минут удалиться за занавеску, чтобы обратиться к своим богам с просьбой об удаче. Миран кивнул, тогда Грин опустился на колени и приказал Арме отвязать один край тента. Когда она таким образом обеспечила Грину некоторое уединение, он протянул Арме длинный кусок ткани, из которого сворачивали тюрбан, и сказал, чтобы она вышла. Арма посмотрела с недоумением, но, когда Грин объяснил, что ей надо будет делать, она улыбнулась и поцеловала его.
— Ты очень умный, Алан. Я была права, когда предпочла тебя всем остальным мужчинам — я выбрала самого лучшего.
— Прибереги свои похвалы на потом, когда мы увидим, сработает ли это, — ответил Грин. — Иди к печке и делай, как я сказал. Если кто-нибудь примется спрашивать, зачем ты это делаешь, говори, что этого требует моя религия. Боги, — сказал он, когда Арма нырнула под край тента, — зачастую бывают очень кстати. Если бы они не существовали, их следовало бы выдумать.
Арма приостановилась и обернулась с выражением обожания на лице:
— Ах, Алан, это одна из тех вещей, за которые я тебя особенно люблю! Ты так остроумно говоришь! Так умно и в то же время почти богохульно!
Грин пожал плечами, сделав вид, что комплименты Армы ничуть его не затрагивают.
Минуту спустя Арма вернулась с тюрбаном, в который было завернуто что-то мягкое, но тяжелое. Через две минуты Грин вышел из-за тента. На нем был тюрбан, набедренная повязка и кожаный ремень с прицепленным к нему кинжалом. Не произнеся ни слова, Алан принялся карабкаться по веревочной лестнице, свисавшей с ближайшей мачты. Следом за ним поднялся Эзкр.
Арма и дети попытались подбодрить его. Двое старших мальчишек, сыновья герцога, кричали, чтобы он перерезал горло этому Эзкру, а если его, Грина, все — таки убьют, они отомстят за него, когда вырастут, а может даже раньше. Даже белокурая служанка Инзах всплакнула. Грин приободрился — приятно знать, что кто-то о тебе беспокоится. А еще больше его поддерживала мысль о том, что он обязан выжить — чтобы эта женщина с детьми не попала в беду.
Тем не менее Грин чувствовал, что его наскоро мобилизованное мужество испаряется с каждым шагом, ведущим вверх. Здесь было слишком высоко, а до лежащей внизу палубы — слишком далеко. Корабль становился все меньше и меньше, а люди сделались куклами с обращенными вверх белыми лицами, которые вскоре превратились в размытые пятна. В снастях завывал ветер, и мачты, казавшиеся у основания такими прочными и устойчивыми, стали теперь хрупкими и принялись раскачиваться.
— Чтобы стать матросом и войти в клан Эффеникан, нужно крепкое нутро, — сказал Эзкр. — Оно у тебя есть, Грин?
— Есть, но если меня замутит, то я его потеряю, и ты об этом пожалеешь — ты-то идешь ниже меня, — пробормотал себе под нос Грин.
Наконец после бесконечного подъема к самым облакам Грин добрался до верхней реи. Если о мачте он думал, что та тонкая и гибкая, то рея показалась ему зубочисткой, подвешенной над пропастью. А ему полагалось пройти до самого конца этой зубочистки, а потом повернуть и вернуться обратно.