На базу вернулся лишь один экипаж.
Хамид ушел за сопку. Сидел на отшлифованном веками камне сам окаменелый. В голове мельтешение мыслей. Слезы так и навертываются на глаза... «Что же такое!.. Сегодня Георгию Кошлякову и его товарищам должны вручить ордена!.. Их наградили как живых, не посмертно... Какими безобразными, безжалостными гримасами оборачивается война!.. Кобзарь... Едва меня перевели из его экипажа, и ему как отрезало везение. Однажды, возвращаясь благополучно с боевого задания, вдруг попал в «муру». Аэродром закрыт, все дополнительные посадочные площадки — тоже. До дальних аэродромов не хватит горючего. Ему приказали: «Прыгать с парашютами». Прыгнул. Потерял штурмана и стрелка. Но выжил!.. А немного погодя — погиб. Выжил для того, чтобы погибнуть!!!»
А жизнь продолжается. Как любил говаривать Гоша Кошляков?.. «Не кручиньтесь, ребятишки, живы будем — не помрем!»
И вот он теперь погиб, как и многие его боевые товарищи. Их наградили орденами как живых. Нет пометки — посмертно.
Ровно в семь вечера в клуб прибыл адмирал Головко со свитой. Из награжденных Красным Знаменем выстроились оставшиеся пока в живых. Чертова дюжина. Головко, удивительно красивый человек, выглядевший гораздо моложе своих лет, с длинными загнутыми кверху ресницами, спросил о чем-то стоящих рядом комдива и командира полка, вздохнул.
Началась церемония вручения боевых орденов. Кто-то из механиков играл на аккордеоне туш... Подошел через Хамида. Четким шагом вышел из строя. Смотрит адмиралу в глаза — не видит. А тот:
— Мужайся, парень. Что делать?.. Война!
— Стараюсь... мужаться...
— Мужайся, младший лейтенант Сарымсаков. И помни, всегда помни: здесь, в Заполярье, ты защищаешь свой солнечный край. Иди. Впереди большие и трудные дела у тебя, младший лейтенант.
Хамид в редкие часы досуга продолжал углублять авиационные познания. Теперь он почти не обращал внимание на магнитный компас, который безбожно врал, когда бушевали магнитные бури или восходило на небосвод переливчатое и таинственное северное сияние. И даже не любовался сполохами его, хотя зрелище было сказочное. Кой черт любоваться, когда можно очутиться у черта в пасти!
Полеты... Полеты... Разведка... АФС... Бомбометание с пикирования, поиск пропавших самолетов на высоте и с бреющего...
Гибли, уходили в небытие и бессмертие товарищи. Иных и не повидал даже. Прибыла в полк третья эскадрилья, командиром которой был капитан Цецорин. Стал комэском Туганов...
И настал, наконец, день, который так люб был всегда Хамиду — 31 декабря 1942 года. Предновогодье! Сказочные рассказы... Возвышенное настроение, воспоминания о довоенных «елочных балах»...
Снабженцы полка украсили «игрушками» скудную заполярную елочку. На ней красовались отстрелянные гильзы ШВАКов, гранаты-лимонки, гирлянды девятимиллиметровых пистолетных патронов для ТТ, самодельные виселицы с «гитлером», «герингом» и другими «Г», чекушечки «белоголовых»...
А в три часа дня, — дня, разумеется, условно (еле брезжило) приказ: «Бомбоудар по транспортам противника с пикирования в районе Линахамари».
Бомбы легли точно. Два «купца» задымили, запылали. Но появились «мессеры» — штук сорок. И они обрушились на шестерку «пешек»...
Вспоминать не хочется, что произошло дальше...
Из шести Пе-2 на базу возвратился единственный экипаж Акулинина-Сарымсакова.
А нервы уже не могли сдерживать. Ему весь обратный путь, как зубилом, кромсала мозг мысль: «Где же истребительное прикрытие, где?»
Едва приземлившись, Хамид вывалился из «пешки» и с диким криком: «Где прикрытие?!», бросился искать «виноватых»...
Кто-то деликатно, но очень цепко схватил его за руки. Опомнился и увидел — адмирал Головко. Рядом — порученцы. Но держал его сам командующий СФ. И еще говорил: «Ты, парень, пошуми, пошуми. Устал, дружок, измотался?».
Хамид вдруг ощутил такую усталость, что даже застонал и кивнул:
— Очень...
— Сколько вылетов в Заполярье?
— За полсотни.
— Конечно, устал... А насчет истребительного прикрытия... пока еще не хватает. Понимаешь?.. Вот такая беда.
Адмирал ласково погладил юношу по голове, как маленького, и сказал окружавшим его военным: