Вот и путаница железнодорожных путей...
Загремело «Уррра!», «Полу-у-ундра!». Хамид бежал, спотыкаясь о рельсы, подлезая под вагоны. Кругом сверкающие огненные трассы, разрывы мин и снарядов... Подбежал к платформе, с трудом взобрался, кинулся влево... Опять глухая стена. Кажется, пакгауз...
И тут огненная железная палка хлестнула Хамида по ногам — и все кончилось: бой, выстрелы, мир кончился...
Он очнулся. Кто льет ему на лицо ледяную воду?.. Никого вокруг. Это просто дождь со снегом. Из ноги мучительная боль разливалась по всему телу. Бой откатился куда-то за вокзал.
— Эй, кто есть?.. Помоги... — тихо позвал Хамид.
Послышался стон. Подполз раненный в руку парень.
Полегчало. Все-таки вдвоем. Друг друга, как могли, перевязали. Хамида стало знобить. Раненный в руку, немного оклемавшись, поплелся за санитарами, и он вновь остался один, в темноте — ему стало жутко. Решил ползти — лежать так вот просто, ожидая неизвестно чего, страшно... Полз, полз, дополз до платформы-дебаркадера, опять пополз и в темноте свалился с платформы на рельсы. Он ударился, но боли не почувствовал.
— Эгей!.. — услышал наконец Хамид. — Есть кто живой?
— Я!.. Я живой... Я!..
Тот раненный в руку парень оказался славным малым, прислал за Хамидом санитаров. Его долго несли на носилках. Озноб овладевал все больше и больше. Санитары замотали для теплоты раненую ногу обрыв ком шинели. В медпункте подмотали бинтов и отправили в санбат, который помещался в полуразрушенном доме. Вдруг послышался приближающийся шум боя. Кто-то из раненых (лежали прямо на полу) закричал:
— Немцы окружают!
Известно, раненые, особенно те, кто не могут самостоятельно передвигаться, легко подвержены панике. В хамидовской палате возникла суматоха. Лежавший рядом с Хамидом уркаганистого вида брюнет с золотой «фиксой» во рту, бросился бежать, позабыв даже о своем вещмешке, который все время заботливо прятал под головой. Ранен он был легко в кисть руки и потому выскочил из палаты в хорошем темпе. Другие ходячие побежали...
В коридоре раздался могучий бас:
— Ша, славяне! Я командир пулеметной роты! Мы сейчас фрицу врежем так, что у него пятки засверкают. Братва, раненые дорогие, бросьте сопливиться. Не дамочки.
Заработали наши пулеметы. Шум боя стал удаляться.
Некоторое время спустя в «палату» ввалился громадного роста офицер в меховой куртке-безрукавке нараспашку — тот самый командир пульроты (Хамид узнал его по громовому голосу), окинул блестящими черными глазами успокоившихся раненых, прогремел весело и насмешливо:
— Ну вот и все, мадам, а вы боялись!
... Утром подошел черед Хамиду ложиться на операционный стол. А таких столов в операционной имелось пять. На них раненые — стонут, кричат, матерятся. Врач склонился над Хамидом, осмотрел ногу.
— Плохая ножка... Наркоз...
Очнулся Хамид в палате. Чернявого уже не было. На его месте смирно лежал, скорбно уставив ввалившиеся глаза к потолку, видать, безнадежный тяж.[29]
Пришла сестричка, напоила Хамида горячим чаем, сунула под мышку термометр. Температура подскочила за сорок градусов. Сестричка убежала. Тяжа унесли на операцию, и он так и не возвратился. Часа через два Хамида снова положили на стол. Измотанный красноглазый врач долго рассматривал ногу. Сказал просительно:
— Надо отрезать, браток?
— Пошел ты!.. — Хамид скрипнул зубами и ругнулся по-узбекски.
От соседнего стола подошел другой врач.
— Ас-салям алейкум, дустым!.. Откуды ты?
— Ташкентский,
— А я самаркандец. Значит, земляки. Чего ругаешься?
Музыка родной речи легла бальзамом на душу. Завязался тот бестолковый разговор, когда встречаются старые друзья, не видевшиеся много лет или незнакомые вовсе, но земляки.
Хирург, «просивший» у Хамида ногу, буркнул:
— Коли вы земляки, то сами и разбирайтесь.
— Хоп! Давай на мой стол. Наркоз...
Трое суток Хамид находился между жизнью и смертью. Но молодой организм все же пересилил. Температура упала, у Хамида появился аппетит. Пришел врач-земляк. Посмотрел.
— Тамом, йигит. Сегодня же отправим за Дунай. Хайр булмаса.
Ночью Хамида погрузили в телегу. Старик ездовый оказался отважным дядькой. Пока ждали паром, налетели немецкие самолеты, стали бомбить. Старик уложил лошадок и все успокаивал раненых:
— Не ерепеньтесь, сынки. Фриц психует, неприцельно кидает.
... В обычном пассажирском вагоне на соседней койке оказался матрос с лидера «Москва», воевавший с Хамидом в одном взводе. Он лежал невеселый, и даже не обрадовался встрече.