Над Москвой грохотали горячие майские грозы, в пыльных бурях, в метелях тополиного пуха.
В самый разгар поисков нагрянул ко мне в гости веселый «флибустьер» Разбаш, давно уже ставший капитаном 1-го ранга. Мы пили кофе, вспоминали поход в Тунис, Бизерту, Еникеева… Я рассказывал о своих розысках, показывая фотографии Домерщикова.
– Постой, постой! – Разбаш хлопнул себя по коленке. – А ведь я о нем кое-что читал! И о гибели «Пересвета», и о Домерщикове… Попадалась мне в руки такая книга: «Аварии царского флота». Автора не помню. Но издавалась она до войны. Кажется, в Ленинграде.
Разбаш припомнил, что речь в книге шла о диверсии на «Пересвете» и имя Домерщикова упоминалось с весьма лестными для него эпитетами…
Я немедленно позвонил в библиографический отдел библиотеки имени В.И. Ленина. Книга «Аварии царского флота» в каталогах не значилась. Я позвонил в Ленинград, в Центральную военно-морскую библиотеку, но и оттуда не сообщили ничего утешительного.
Разбаш клялся и божился, что название он не перепутал, что книгу он держал своими руками и читал своими глазами. Ее надо искать…
Время шло, книга не находилась, и в конце концов мне стало казаться, что это полумифическое издание так же недосягаемо, как и зеленая папка, погребенная в недрах «Ленфильма».
В тот раз я приехал в Ленинград по делам, никак не связанным с тайной гибели «Пересвета» и с судьбой его старшего офицера. Я уже свыкся с мыслью, что поиск мой не удался. В лучшем случае я смог убедить самого себя в том, что венский юрист весьма заблуждается насчет виновника взрыва на «Пересвете». И только.
В праздники на ростральных колоннах пылают факелы. Я выбрался из автобуса на Стрелке, чтобы полюбоваться редкостным зрелищем, и… оказался перед входом в Центральный военно-морской музей. Вдруг вспомнил, что давно собирался сюда, чтобы выяснить, кто такой Леонид Васильевич, которого Домерщиков упоминал в письме к Новикову-Прибою как общего друга, надорвавшегося при устройстве Морского музея.
На служебном входе меня остановил старичок с красно-бело-красной повязкой на рукаве, какую носят на кораблях вахтенные офицеры. Порядки в музее соблюдались флотские.
– Нет никого, – сообщил «вахтенный офицер». – День короткий, все домой разошлись.
На всякий случай он снял трубку внутреннего телефона и позвонил в комнату научных сотрудников. Ему ответили.
– Ваше счастье, – кивнул мне старичок, – Борода на месте.
Вахтер и в самом деле напророчил мне счастье…
Я поднялся на этаж, заставленный стеклянными футлярами с моделями кораблей. Я шел, как Гулливер посреди лилипутской эскадры: справа, слева вздымались то мачты фрегатов, то трубы броненосцев…
Борода, как выяснилось с первого взгляда, была не фамилия научного сотрудника, а его достопримечательность: квадратно остриженная, она росла вперед, отчего походила на кус старинного испанского воротника. Этот высокий немолодой человек назвался Андреем Леонидовичем и представился главным хранителем корабельного фонда музея, то есть флагманом застекленной эскадры.
Я спросил его о том, зачем пришел: не знает ли он, кто из былых сотрудников Морского музея носил имя-отчество Леонид Васильевич.
– Знаю, – улыбнулся главный хранитель. – Ученый секретарь музея Леонид Васильевич Ларионов. – Чуть помедлил и добавил: – Мой отец.
Сообщение это меня ничуть не удивило. За годы поиска подобных совпадений было немало. Я даже уверовал в магические круги, расходившиеся от имени «Пересвета» эдакими кольцами человеческих судеб…
– Тогда фамилия Домерщиков должна вам быть знакома.
– Михаил Михайлович-то? Боже, я помню его прекрасно! Это друг отца. Они учились вместе в Морском корпусе. Выпустились в один и тот же год. Вместе ходили в Цусиму. Только Домерщиков на «Олеге», а отец на «Орле». Оба после революции перешли на сторону советской власти, оба хлебнули лиха в известные годы, но дружбу свою не растеряли… Они и родились в один год, и умерли в одно время – в блокадную зиму сорок второго.
Оба с младых ногтей носили матроски и до седых волос – флотские кители… Жили флотом и ушли из жизни с флотским же девизом: «Погибаю, но не сдаюсь!»
Ларионов горделиво вскинул свою необыкновенную бороду. Я вспомнил «простую русскую фамилию: то ли Ларин, то ли Илларионов»… Тут меня осенило! Уж не Ларионов ли автор моей неуловимой книги?!
– Андрей Леонидович, не попадалась ли вам книга «Аварии царского флота»?
И снова легкая усмешка.
– Почему же не попадалась? Дома у меня хранится. Только это не совсем книга… Отец публиковал свои очерки об авариях различных кораблей в сборнике ЭПРОНа. Кто-то из друзей решил сделать отцу подарок: переплел все его статьи в один сборник с типографски отпечатанным титулом. Таких импровизированных книг было не больше десяти. Так что это действительно сверхредкое издание. Тираж всего десять экземпляров.
Музей закрывался. Ларионов уходил, куда-то спеша. Вопреки всем правилам приличия, я стал напрашиваться в гости. Фамилия Домерщиков – в который раз! – сработала как пароль.
– Если вы хотите увидеть эту книгу непременно сегодня, – Андрей Леонидович смотрит на часы, – и если вас не пугает позднее время – приезжайте в Климов переулок к одиннадцати часам… Я вернусь только-только…
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Андрей Леонидович Ларионов. Хранитель корабельного фонда Центрального военно-морского музея. Более сорока лет занимается тем же, чему посвятил последние годы жизни отец, – служит Истории. Хранит и восстанавливает уникальные модели, пишет статьи в морские журналы, автор десятков интереснейших публикаций. Консультант по вопросам русского судостроения, архивист-исследователь, лектор, пропагандист. Заслуженный работник культуры РСФСР.
Ларионов живет близ устья Фонтанки, в местах, овеянных музой Гоголя и Блока. Полная луна над застывшей рекой, заснеженные сфинксы Египетского моста, темный и гулкий двор-колодец – все предвещало встречу необыкновенную, и предчувствие на сей раз меня не обмануло. С каждым шагом по лестнице время отступало все дальше и дальше, так что, поднявшись на третий этаж, я вступил в какие-то предреволюционные годы; дверь отворилась, и я попал в квартиру бывшего младшего штурмана эскадренного броненосца «Орел» Леонида Васильевича Ларионова.
Старинная люстра, книжные шкафы, столы, чертежный, обеденный, письменный, диван – почти любая вещь выдавала руку мастеров не нашего века. Морские бронзовые часы, фотографии в рамках, лафитнички, украшенные бело-голубой эмалью андреевских флагов, золоченые корешки книг, благородная кожа столетних фотоальбомов – во всем этом стояло время моих героев, его можно было осязать и слушать, ибо оно пело медным боем корабельных часов, оно отзывалось шелестом страниц, шорохом карт и чертежей, скрипом старого дерева дедовских кресел и дубового паркета. И даже свет, лившийся из-под шелкового колпака затейливого торшера, казался тоже антикварным, пробившимся каким-то чудом из века парусников и пароходофрегатов…
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Леонид Васильевич Ларионов (1882-1942), сын флотского офицера, окончил Морской корпус в 1901 году, участвовал в Цусимском сражении в качестве младшего штурмана эскадренного броненосца «Орел». В бою был тяжело ранен, попал в плен к японцам. По возвращении из Японии работал несколько лет в Ученом отделе Главного морского штаба по научному разбору документов русско-японской войны.