Только один белый христианин отдал в пути богу душу. Он погиб в стычке с карибами. Полторы тысячи минус один — ничтожная цена за переход через море-океан. Правда, с индейцами дело обстояло хуже. Их было семеро, когда флотилия вышла из Кадиса; их осталось трое, когда корабли подошли к Эспаньоле. Умерли Алонсо, Пеле и Пако, умер один из карибов. Хоронили их так: мертвые тела засовывали в большие мешки из-под муки, мешки обвязывали веревками, к веревкам подвешивали каменное ядро, а затем бросали эти тюки в море.
Брат Буйль, монах-бенедиктинец и глава маленькой духовной миссии, которую их высочества послали в Индии, провожал покойников в последний путь короткой заупокойной молитвой: ведь эти дикари были дикарями крещеными, и он полагал, что его молитва откроет им врата чистилища.
Итак, теперь у адмирала осталось трое пленников: Диего, Гуакагана и один из карибов.
Флотилия подошла к Эспаньоле в том месте, где в январские дни состоялась встреча с длинноволосыми стрелометателями. Тогда адмиралу не удалось завоевать доверие этих немирных индейцев. И, следуя на запад вдоль берегов полуострова Самана, он решил, что, пожалуй, стоит послать к этим упрямцам их земляка — пленника-кариба: пусть расскажет им, как сильны и добры христиане, пусть склонит их сердца к пришельцам из Кастилии.
Кариб сказал — я пойду. А покидая корабль, он шепнул Диего:
— Бледнолицые слабы разумом: они думают, что я исполню их волю и оскверню ложью уста, как бы не так!
Шлюпка доставила пленника на берег. Флотилия до ночи дрейфовала у негостеприимного полуострова. Но хитроумный посол на корабль не вернулся, и адмирал направился дальше, он стремился как можно скорее попасть в бухту Навидад, где оставил тридцать девять христиан.
Милях в тридцати от бухты адмирал приметил большую реку, которая впадала в море у подошвы высокой горы.
— Клянусь святой троицей, — сказал адмирал, — в жизни я не видел более благодатных мест. Миром дышит этот райский уголок, и грех мы возьмем на душу, если не обследуем эту землицу.
Дон Алонсо де Охеда, Педро Желтоголовый и Диего на лодке отправились к устью волшебной реки. Они высадились, прошли шагов сто и на отлогом песчаном берегу увидели два мертвых тела. То были трупы старца и юноши. У старика горло стягивала веревка кастильской выделки, а ноги и руки были накрепко привязаны к перекладинам длинной крестовины.
Ярко светило солнце, безмятежно чирикали птицы, с тихим плеском набегали на берег речные воды.
Охеда острым ногтем царапнул одну из крестовин:
— Красное дерево, — сказал он, — такому дереву цены нет в Кастилии. А распяли покойника христиане. Клянусь честным крестом, это наша работа.
— Ваша, — отозвался Диего.
Молча вернулись разведчики на корабль. Молча выслушал их донесение адмирал. Он не сомневался: дурным предвестием была эта находка на берегу благодатной земли.
В зловещей тишине корабли в среду, 27 ноября, отдали якорь в бухте Навидад. Ни звука не доносилось с берега. Дремал под вечерним солнцем пустынный пляж, дремали безмолвные леса, никто не отозвался на залпы судовых бомбард, нигде в час, когда землю покрыла черная мгла, не загорались сигнальные огни.
Одиннадцать месяцев назад на здешнем берегу вырос крепкий форт с высоким частоколом. За одиннадцать месяцев адмирал едва успел износить башмаки, года не прошло с того дня, когда над фортом взвился белый штандарт с алыми литерами Y и F — инициалами королевской четы.
Четверг день легкий, несчастья случаются обычно по понедельникам. Так всегда полагал адмирал, но поистине черным днем оказался этот последний четверг ноября.
Ясный, не очень жаркий четверг.
Дует легкий ветерок, слегка клубится седая пыль. Впрочем, это вовсе не пыль, а зола, и на утоптанной земле среди черных головешек рассеяны оловянные пуговицы, обгоревшие обломки матросских сундуков, оплавленные бронзовые застежки, опаленные обрывки арамбелей — грубых покрывал, которые на кораблях заменяют и одеяла, и скатерти.
В лесу нашли одиннадцать трупов. Полуистлевшие тела в христианских одеждах, тела, чуть присыпанные землей.
— Наша работа, — сказал Охеда. — Свой своему пощады не давал. Вот этого прикончили ударом ножа, этому прокололи шпагой грудь, а вот того, что лежит рядом, подстрелили из аркебуза. Стреляли в упор — глядите, борода черна от пороха.
— Ваша работа, — сказали индейцы, которые, узнав адмирала, осмелились выйти к бледнолицым пришельцам.
И они сообщили, что все тридцать девять христиан погибли. Дурной и нелепой смертью. Как только адмирал покинул Эспаньолу, почти все бледнолицые разбрелись по острову. Они искали золото и попутно захватывали индейских женщин и жгли индейские дома. Из-за добычи и женщин они непрерывно между собой ссорились и в конце концов друг друга изничтожили.
Правда, пять-шесть христиан во главе с доном Диего де Араной остались в крепости. Они вели себя достойно, но головы сложили за чужие грехи.
Вождь соседнего племени великий воин Каонабо, которому бледнолицые изверги доставили много хлопот, в один прекрасный день напал на форт, сжег его и перебил всех его защитников. А великий касик Гуаканагари тщетно пытался спасти этих людей. Каонабо прогнал доброго касика, ранив его в ногу.
Так перевел рассказ индейцев Гуакагана. Только один Диего знал, что не слишком точным был этот перевод. Кое-кого из бледнолицых отправили к Мабуйе в гости воины Гуаканагари, ведь его селение дотла сжег чернобородый выродок Чачу.
Добрые духи земли Кискейя и великий бог христиан Иисусхристос наказали бледнолицых злодеев. В этом Диего был убежден. Но дон Луис, как и за что погиб этот человек с ясной душой и большим сердцем? Сгорел ли он в тот час, когда люди Каонабо подожгли форт, или пал от руки боцмана Чачу? Нет дона Луиса, так пусть дух его обретет великий покой в стране Коаиваи.
Горькую думу думал адмирал на пепелище форта Навидад. Жаль, очень жаль ему было своего свойственника, от которого остались лишь оплавленные пуговицы. Жаль было и прочих покойников, однако сжималось сердце не только от скорби по павшим христианам, но и от каких-то тревожных предчувствий.
Полторы тысячи вооруженных до зубов христиан рвались на берега обетованной земли, как свора псов, учуявших лакомую добычу. До поры до времени они топчутся на палубах, с трудом уговорил их адмирал повременить с высадкой.
Но что будет завтра, когда они сойдут на берег? Он не сомневался, что господь явил ему неизреченную милость, указав путь в Индии. Не в господе боге испытывал сомнение адмирал, а в своих спутниках, и поэтому так горячо и страстно молил он святую троицу, чтобы вразумила она его буйных соратников.
А доблестный рыцарь удачи дон Алонсо де Охеда ворошил острием шпаги золу и пепел, и на его устах гуляла дерзкая улыбка…
Когда волки сыты, овцы не целы
В бухте Навидад адмирал опасался, как бы его рать не разбрелась по всем Индиям, но неминучие беды нагрянули не по этой причине. Изабелла! В ней оказался корень зла. И не Изабелла — королева, а Изабелла — город. Город, который адмирал основал на Эспаньоле.
Долго, очень долго искал он место, где бы могли обрести надежное пристанище полторы тысячи добрых христиан. Владения Гуаканагари ему не внушали доверия. И он отыскал райскую долину милях в семидесяти к востоку от бухты Навидад. Зеленую, широкую и ровную долину, а лежала она у самого моря.
Возблагодарив господа, адмирал обошел это милое местечко; колышками землемеры обозначили будущие улицы и площади, по шнуру отмерили они поселенцам участки для застройки. И вот наскоро сплели из прутьев шалаши, выкопали землянки, притащили из леса бревна.
Окрестные индейцы в недоумении пожимали плечами. Трудно, очень трудно было найти для города худшее место. Трава, буйная, сочная, ядовито-зеленая, росла на гнилом, непросыхающем болоте, гнилая вода текла в здешней речушке.