День шел за днем, а конца этой Кубе не было. Диего тешил себя надеждой, что Сеньорадмирал, отыскав золотые острова, пойдет домой и по пути оставит пленников на Острове Людей.
В Колумбовой флотилии уже не девяносто пять, а сто десять человек. По приказу адмирала в одной из кубинских бухт захватили новых пленников. Среди них было семь женщин. Для пленников сбит был из досок загон на палубе «Ниньи».
Все-таки странно устроен этот земной мир. На диво разные люди его населяют. Взять хотя бы этих кубинских пленников. Нравом они совсем не похожи на Диего или на Санчо, даже строптивый Пепе в сравнении с ними — кроткая алка.
Один из них, на вид он совсем не силач, разорвал цепь, которой скованы были его руки, другой так бился головой о стенки трюма, что разбил себе темя, третий ничего не ел и не пил, четвертый и пятый хоть и держали себя смирно, но внушали своим хозяевам наибольшие опасения.
Ярость пылала в их глазах, и взгляды этих пленников обжигали, как пламя, и их велено было заковать в ножные кандалы.
Диего не раз спускался в трюм. Он приносил узникам кассаву, пальмовый сок, изюм, но никто из них не обращал на него ни малейшего внимания.
Но вот однажды Четвертый заговорил:
— Ты пес, ты предатель. Ты пресмыкаешься перед бледнолицыми, ты лижешь им пятки. Мы скорее умрем от голода, чем примем что-нибудь от тебя.
— Я не предатель. Я сын брата великого вождя Острова Людей и не по своей воле попал к бледнолицым. Они сильны и мудры. Мы слабы, и на многое Мабуйя закрыл нам глаза. Я не враг бледнолицым, но и не друг им. Я хочу, чтобы глаза мои видели.
— Ты безмозглый червь, — проговорил Четвертый. — Бледнолицые не люди. Это хитрые звери, и они будут тебя ласкать и кормить, пока ты им нужен, а затем убьют тебя, зная, что ты много о них знаешь.
— Палка, — прервал Четвертого Пятый. — Нужна палка с острыми зубами, ею бледнолицые терзают бревна.
— Принеси нам зубастую палку, — добавил Четвертый.
— Хорошо, я принесу зубастую палку и убью эти цепи.
Не так-то просто перепилить железные веревки. Голос у пилы визгливый, а на палубе стоит стражник, и он слышит все, что делается в трюме. И что еще хуже, нет-нет да заглядывает в трюм Чачу-боцман. Пила то и дело срывается, ее зубья рвут живое тело пленников. Вжик-вжик… сыплется на раны серая колкая пыль, цепь стонет, но не поддается.
Желтоголовый зовет Диего, пилу надо отложить в сторону. Хвала светлым духам — одна цепь перерезана.
Проходит ночь, за ней день, и днем Диего снова спускается в трюм. Его руки привыкли к гребку, палке-као, каменному топору, но он не знает, как обращаться с орудиями бледнолицых. А они, эти орудия, злонравны и капризны. Пила отказывается пилить. Ее надо разводить и точить, ее зубья не приучены к железу.
Всего этого Диего не знает, и он бросает старую пилу и приносит новую. На руках у него кровавые мозоли, пальцы едва сгибаются, но капля камень долбит — распалась вторая цепь, за ней третья и четвертая. Какая удача! Сегодня луны нет, духи тьмы ее съели.
— Я иду, — говорит Четвертый. — В трюме тьма хоть глаз выколи.
Четвертый не видит Диего, но нащупывает его локоть.
— Беги с нами.
Может быть, и в самом деле бежать с кубинцами? Диего молчит, и Четвертый понимает: не шесть, а пять человек покинут белокрылое каноэ.
Стражник, зевая, бродит по пустынной палубе. Длинное копье он прислонил к фальшборту, при нем короткая дага — кинжал толедской работы. Пятый сбивает стражника с ног, Четвертый захватывает дагу.
Путь открыт.
Чачу-боцман бдит. Бдит днем, бдит ночью. Словно призрак, бродит он по кораблю. И Чачу видит: две тени промелькнули у бизань-мачты. Всплеск, еще всплеск — двое за бортом.
Аларме! Тревога! Вся ночная вахта бросается к корме, троих кубинцев ловят и связывают по рукам и по ногам. Чачу-боцман топчет пленников, он бьет их всем, что попадается ему под руку.
Рано утром адмирал вызывает к себе Диего. Перед адмиралом на столе горстка стружек, серых железных стружек, и обломок щербатой пилы.
— Ты?
— Я.
Сеньорадмирал улыбается. Улыбка у него славная, совсем как у Гуабины или старого Гуакана.
— Повинную голову меч не сечет. Но больше так не делай. Иди!