Охеда потер руки и усмехнулся, оскалив крепкие, ослепительно белые зубы.
— Все же мне непонятно, какое к этому отношение имеете вы? — спросил дон Андрес.
— Ха-ха, самое непосредственное, я ведь тоже отплываю в Индии. Платить мне будут, разумеется, не тридцать мараведи. А рука у меня легкая, и, если у этих индейцев действительно есть золото, уж поверьте, я его раздобуду. Стыд и позор, коли этот чудесный металл останется у язычников. Но, клянусь честным крестом, такого не случится. Тому порукой моя верная подруга.
Охеда обнажил шпагу и вонзил ее в стойку. Узкий клинок на целую пядь вошел в дерево. Шпага некоторое время упруго раскачивалась над стойкой, затем амплитуда ее колебаний стала уменьшаться, и, отдав последний поклон своему хозяину, она приняла строго вертикальную позицию.
Охеда ласково погладил ее эфес.
— Она скучает, моя верная подруга, но, надеюсь, за морем-океаном ей найдется работа. Вижу, вижу, вы осуждаете меня. Вам, должно быть, мнилось, что мы, христиане, обратим в рай земной эти распроклятые Индии. Что же, даже мудрецам свойственно заблуждаться. И я полагаю, что дурными намерениями вымощен всякий рай. И земной, и небесный. Имею честь.
Охеда выдернул клинок, кинул его в ножны и вернулся к своей пьяной компании. По мановению его властной руки хор снова затянул песню о трех совращенных пустынниках.
Спустя полчаса дон Андрес покинул «Золотого Петуха».
— Да, дружок, — сказал он, обращаясь к мулу. — Попали мы с тобой в Содом и Гоморру. А что касается экспедиции нашего адмирала, то сеньор Охеда прав — рай вымощен дурными намерениями. Бедный Диего, бедные индейцы. Что будет 6 ними, когда тысяча прощелыг, недостойных воды святого крещения, окажется по ту сторону моря-океана.
А в этот час дон Хуан де Фонсека скреплял своей подписью длинные списки. Списки людей, отбывающих в Индии на семнадцати кораблях флотилии адмирала Христофора Колумба. И было в этих списках не тысяча, а тысяча пятьсот человек. Тысяча пятьсот «добрых христиан», которым суждено было из кабаков Трианы отправиться к вратам заморского земного рая.
Прощай, Кастилия!
Героиня великого плавания маленькая «Нинья» покачивалась на тихой волне у нижней севильской пристани. Час отлива еще не наступил, и корабль спокойно отдыхал, привалившись бортом к дощатому настилу. Корабль, но не его команда. Экипаж «Ниньи» готовился к отплытию, а последние минуты перед выходом в путь всегда беспокойны. Даже если путь не слишком дальний. Пока что от «Ниньи» требовалось немного. Совершить переход из Севильи в Сан-Лукар-де-Баррамеду, гавань в устье Гвадалквивира, а затем направиться в Кадис и доставить туда багаж адмирала и пятерых индейцев — Диего, Гуакагану или Фердинанда Арагонского, Алонсо, Пако и Пепе.
Дон Хуан Кастильский, он же Бехечо, кочевал вместе с заморскими попугаями по Испании в таборе их высочеств. Два кариба, в канун пасхи оставленные в Палосе, были уже переправлены в Кадис, а Санчо, тяжело захворавший на пути из Лиссабона в Андалузию, скончался в Ильин день. Санчо не успели окрестить, и прах его похоронили по ту сторону кладбищенской ограды — в том месте, где покоились самоубийцы, скоморохи и цыгане.
Сходни уже были убраны, и пассажиров «Ниньи» разлучили с провожающими. Индейцы, Обмани-Смерть и Родриго выстроились на левом борту, а дон Андрес с мулом стояли на пристани. Предстоящая разлука не волновала мула. Погрузив морду в торбу с овсом, он жевал свою жвачку. Но его хозяин был угнетен и расстроен. С тоской глядел он на своего питомца и старался скрыть горькие слезы.
— Отдать швартовы! — Команду повторили на корабле, смоленые канаты втянулись на палубу, и «Нинья» нехотя отошла от причала. Легкий бриз наполнил белые паруса, лоцман круто положил руль вправо, и севильская пристань уплыла вдаль. Давно уже скрылись в туманной дымке шпили собора, исчезла стройная Хиральда, а человек в сутане все еще стоял на пристани, осеняя крестным знамением едва заметное черное пятнышко, которое уносилось все дальше и дальше к югу.
Мул слегка толкнул хозяина в плечо.
— Да, да, дружок, ты прав, пора идти. Ну что ж, пойдем…
Человек и мул сошли с пристани и медленно направились в сторону Золотой башни.
А «Нинья», миновав опасные мели у Сан-Лукара, спустя полтора дня вышла в море и взяла курс на Кадис. Дул крепкий северный ветер, корабль на всех парусах мчался на юг, оставляя по левому борту унылые берега Кадисского залива.