Её все звали Мироновна. Прошедшие годы стёрли в памяти черты лица, сохранив лишь смутный, как в потемневшем зеркале, образ – белый платочек в синюю крапинку, темную сиротскую юбку да кошёлку, с которой она ходила на базар. Он провожал её до ворот – в те времена он ещё опасался покидать двор – и ждал, когда она вернётся. Тогда они вместе шли домой, ужинали, он забирался к ней на колени и мурлыкал громко и радостно.
Потом она перестала ходить на базар, перестала вставать с кровати. В комнате поселился едкий запах мочи и лекарств. Он ловил на улице мышей и приносил ей, чтобы порадовать. Она улыбалась уголком рта и с трудом гладила его слабеющей рукой.
А потом она перестала его гладить. В комнату вошли чужие люди, положили её в деревянный, пахнущий клеем ящик, а его выгнали прочь.
Много дней комната была закрыта, он упорно приходил, царапал лапами дверь и мяукал. Его гнали, на него кричали и топали ногами. Потом в комнате поселились другие люди, и когда он попытался туда войти, его больно пнули сапогом в бок.
И началась новая жизнь…
В этой новой жизни его прозвали Троглодитом.
В этой новой жизни ему всегда хотелось есть.
В этой новой жизни он научился воровать и делал это так виртуозно, что долгое время люди не понимали, кто крадёт, и на коммунальной кухне шли непрекращающиеся бои. А потом он попался… И теперь война началась уже с ним.
В первый раз, застукав его за добычей мяса из кастрюли, его просто побили. Но воровать он не перестал. Когда чаша терпения жильцов перелилась через край, его поймали и отвезли за Ланжерон4. Он вернулся оттуда на следующий день.
Пару месяцев старался не нарываться. Ловил птиц, и мышей, лазал по помойкам. Охотиться было трудно: прошлой весной в драке с захожим портовым котом он повредил глаз. Глаз зажил, но видел плохо. От голода подводило живот, и иногда, проснувшись среди ночи, он громко орал – не от любви, от голода.
И он вновь занялся разбоем. Во второй раз его засунули в коробку и отвезли довольно далеко. Идти оттуда пришлось целых две недели, он сбил себе в кровь все лапы.
… Троглодит сыто облизнулся. Права была шумная Хеся Эпельман – грудинка оказалась отменной! Только, конечно, весила она не два кило. Он тщательно умылся, весь от кончика рваного уха, до огрызка хвоста – напоминания о неудачной встрече с бульдогом, свернулся клубком и закрыл глаза.
Домой пришёл уже ночью – несмотря ни на что, он продолжал считать это место своим домом. Как обычно, влез в приоткрытое кухонное окно, прислушался, мягко спрыгнул на пол.
Жёсткий обруч с тонкой, но очень прочной сетью накрыл его неожиданно. Троглодит рванулся, запутался, забился яростно, но тщетно – западня держала крепко. Вспыхнул свет, и он увидел почти всех жильцов, столпившихся вокруг.
Здоровенная рука ухватила за шиворот и подняла в воздух. На мгновение ему стало хорошо – в памяти всплыл запах матери, её ласковый язык, гладивший шёрстку.
– Попался, – удовлетворённо проговорил здоровенный мужик. От него приятно пахло морем и рыбой.
И в следующий миг Троглодит очутился в тесном тёмном ящике.
3
Ящик открылся, когда Троглодит уже поверил, что просидит в нём всю оставшуюся жизнь. Яркий свет ослепил его, а в нос ударил знакомый запах йода, водорослей и свежей рыбы – лучший запах на свете!
Повинуясь инстинкту, Троглодит выскочил и бросился прочь, не разбирая дороги. Когда стало тяжело дышать и начали мелко подрагивать лапы, Троглодит остановился и принялся удивлённо осматриваться вокруг. Если вначале запахи и звуки были привычными, знакомыми с детства, то теперь всё вокруг стало чужим. Странно одетые люди со странными лицами говорили громко, гортанно и совершенно непонятно, и от них непривычно пахло. Троглодит медленно пошёл, внимательно глядя по сторонам и стараясь держаться в тени. Солнце жгло немилосердно. Очень хотелось есть, но в помойке, к которой привёл знакомый запах, рылось несколько тощих дворняг, и Троглодит счёл за лучшее незаметно удалиться.
Дома здесь тоже были странные, необычной формы и цвета. Возле одного из них Троглодит увидел картину, которая повергла его в крайнее изумление: прямо на улице стоял огромный медный таз с молоком. Около сотни крыс неторопливо пили из него, совершенно не стесняясь проходящих мимо людей.
Как ни голоден был Троглодит, он понимал, что нападать, когда их так много, равносильно самоубийству. Он притаился в стороне, и вскоре ему повезло: некрупная крыса, торопившаяся к месту пиршества, выскочила из какой-то щели прямо в паре шагов от него. Прыжок – и грызун с отчаянным писком уже бился в зубах Троглодита. А через секунду в бок ему ударил камень, ещё один просвистел возле самой морды. От боли и неожиданности Троглодит разжал зубы, и крыса бросилась наутёк.