Через пару минут на ледоколе началась возбужденная суета. Боцман добыл давно ждавшие своего часа флаги расцвечивания, вскоре они были растянуты, как и положено от гюйсштока до флагштока через топы стенег. На мостике, справа от входа в ходовую рубку занял свое нештатное, но лучшее место штатив фотоаппарата, а рядом коробка с пластинками. Готовых стекол оказалось аж целых двадцать шесть. По поводу ободранной льдом краски на бортах и явно видимых последствиях недавнего угольного аврала, командиру осталось лишь тяжко вздохнуть…
Завершив таким образом необходимую подготовку, маленький портовый ледокол отчаянно задымив прибавил ходу, развернулся и решительно отправился встречать возвращающийся в базу победоносный флот. Отправился прямо в историю, потому как серия фотоснимков Чихачева оказалась единственной, запечатлившей самые яркие и пронзительные моменты этого дня. И, видит Бог, трудяга-ледокол и его экипаж имели на это полное моральное право…
****— Влезть бы нам всем в Золотой Рог до темноты с этакой то оравой…
— Всеволод Федорович, дорогой, ну кто нас теперь куда гонит? Сами посудите. Полно те, ей Богу, себя накручивать. Не Цугару, чай! Там — согласен, понервничать пришлось, когда стало ясно, что тральный караван вот-вот против волны выгребать не сможет. Но справились же. А здесь наша дорожка протралена, "Надежный", судя по телеграмме Гаупта, все прошкрябал, и не один раз…
— Прошкрябал. Не сомневаюсь. А коли ночью кто борт пропорет? Он же лед поколол только, а не в крошку истолок или растопил. Днем опасную ледышку с моста увидеть — плевое дело. А ночью?
— Не войдем все за день, кто-то из пароходства и на якоре утра подождет. Война кончилась. Топить нас никто пока больше не собирается. Не волнуйтесь по напрасну.
— В этом Вы правы, конечно, Петр Алексеевич… Что-то действительно нервы никак в порядок не соберу. Как будто пружина в часах раскрутилась и со шпенька соскочила…
Из-за Веницкого еще волнуюсь: все ли у него нормально в Вэй Хае пройдет, сможет ли "выковырять" наших. Совсем мне подзатянувшееся молчание Форрин офиса не нравится. Затевают какую-то гадость нам бриты… Очередную! А у нас в их порту — три броненосца… Я поэтому и попросил Алексеева послать "Святителей" с "Пересветом". Все-таки любую аргументацию хорошо подкреплять главным калибром! Или я сгущаю? От войны никак не отойду?
— Честно говоря, я пока тоже оглушен немножко. Так вот взять и шагнуть из войны в мир… Утром сегодня опять вскочил как ошпаренный — приснилось, что Николая Александровича с Фитингофом на их "столе-крейсере" Камимура изловил.
— Доброе утро, господа… Всю жизнь мне поминать теперь будете, Петр Алексеевич, ту нашу прогулку к Гуаму? — вдруг подал откуда то сзади голос Беклемишев.
— А, "Гроза береговой обороны и судоходства" Страны восходящего солнца пожаловали! Милости просим! Присоединяйтесь-ка к нам, присоединяйтесь. Мы тут с Всеволодом Федоровичем поднялись к корабельному начальству. Поглядеть далеко ли до дому осталось. И по пустякам не обижайтесь, я ведь тогда из-за Вашей задержки пол пузырька валерьяновой настойки истребил…
— Допустим, но я не за себя вовсе. Вы, Петр Алексеевич, опять "Наварина" "столом перевернутым" прилюдно обозвали. Некрасиво это, знаете ли. Да-с. Я все слышал. А ведь просил же… И Вы обещали!
— "Перевернутым"! Да боже меня упаси! Напраслину возводите. У меня пол мостика свидетелей здесь. Ну, не обзывал я "перевернутым" Ваше любимое блю… — Безобразов осекся прикрыв рот рукой. Последний слог "до" остался не произнесенным…
Вокруг раздались сдавленные смешки, тихое хихиканье, а не сумевший как всегда сдержаться Руднев закатил глаза и с трагической миной процедил:
— Дуплет-с, господа!
А затем, разряжая неловкую паузу, вынес вердикт:
— Во-первых, пока я еще командую флотом — никаких дуэлей. Тем более среди адмиралов. Во-вторых, Петр Алексеевич, Вам все-таки придется сейчас прилюдно каяться. Мне то ведь Вы тоже обещали. Помните: когда мы у Горы стояли? Вы же знаете — у Николая Александровича это любимый пароход. А он у нас однолюб. Понимать надо такие вещи.
— Ладно, все, господа. Виноват. Признаю. Раскаиваюсь… Вы удовлетворены, Николай Александрович? Торжественно обещаю при всех Ваш любимый "Наварин" больше не обижать.
И хватит смеяться, молодежь!
— Спасибо, Петр Алексеевич, — Беклемишев улыбаясь подошел к Рудневу, Безобразову, а так же к стоящим вместе с ними командиру "Потемкина" Васильеву и старшему офицеру Семенову, — будем считать инцидент исчерпанным. В самом деле, зачем обижать моего "старика". По Уставу ведь не положено, чтоб у корабля сразу три позвища было…