Не прошло и двадцати минут, как шустряки положили на скамейку две банки сгущенки, банку консервов, полбулки свежего хлеба и пол-литровую банку малинового варенья.
Светлый с Вороном закурили и послали пацана в обойку за Махом.
Мах пришел быстро.
– Садись,— сказал ему Светлый. Мах сел напротив.
– Что, у вас в обойке обед у Кирпичева взяли?
– Ну,— сказал Мах и пульнул матом.
– Обед взяли мы,— сказал Светлый.
Мах с недоверием посмотрел на воров.
– Мы достали пузырь водяры. Закуски не было. Зашли к Кирпичеву, базар к нему был. Его не было. В общем, Мах, так: отнеси это ему.— Светлый кивнул на жратву.— Но не говори, что обед мы взяли, понял? Не дай бог скажешь. Гони что хочешь, дело твое.
Они ушли, а Мах остался сидеть в курилке. Не бывало такого в зоне, чтоб воры у мастера обед забирали. Прав Кирпичев — воры сейчас измельчали.
Мах остановил проходившего мимо курилки пацана. Он был в халате.
– Сними халат,— сказал Мах.
Парень снял. Мах завернул в него банки, хлеб и сказал:
– За халатом придешь в обойку.
Кирпичев сидел в кабинете. Мах развернул халат и выложил еду.
– Ваш обед, Михаил Иванович, съеден. Я и парни просим у вас извинения. Заместо вашего обеда мы принесли вам это.
Кирпичев курил и смотрел на банки.
– Кто?
Мах промолчал.
– Кто съел?
– Михаил Иванович, ваш обед взяли не наши ребята. Это точно. Но кто, я сказать не могу.
– Воры, значит?
Мах молчал.
– Что, закусить нечем было?
Мах кивнул.
– Попросить надо было.
6
Учебный год был окончен, но восьмые и десятые классы еще долго сдавали экзамены. Вот экзамены сданы, и около пятидесяти человек освободили досрочно. Освободились досрочно помрог отряда Коваль и рог отряда Майло. Неплохой был рог. Хоть он и сильный был, но пацанов не трогал, иногда их защищал. Воры и актив, может, поэтому его не любили.
Рогом отряда поставили бугра отделения букварей Мехлю, а бугром у букварей — помогальника Томильца.
Мехля был татарин. Из Челябинской области. Невысокого роста, коренастый. У него была очень развита грудная клетка. Ему уже подошло досрочное освобождение, и начальник отряда пообещал: если в отряде будет порядок, его к концу лета освободят.
Мехля, став рогом отряда, всюду ходил с палкой. Многие роги и воры с палками не расставались. Печатает шаг какой-нибудь отряд по зоне, а в первой четверке канает вор и играет палкой. В строй-то он встал просто так: пройтись, размяться. В строю воры, как и роги, не ходили.
Глаз как-то замешкался в отделении и выскочил последним, когда отряд был построен и ждал команды в столовую. В тамбуре он столкнулся с Мехлей.
– Борзеешь, Глаз, слышал я, — сказал Мехля и стал обхаживать его палкой.
Бил сильно. Палку держал двумя руками и со всего маху опускал ее то на правую богонельку, то на левую. Передыху не давал. Не успеет боль утихнуть на одной руке, как он тут же бьет по другой. И палка прочная попалась. Часто палки ломались и пацаны получали передышку. А эта палка выдерживала удары. Впервые Глаза так больно били, не давая передохнуть. И он взмолился:
– Мехля, Мехля, за что ты меня?
– Борзеешь, — и тот выругался матом, — борзеешь. И Мехля продолжал дубасить Глаза. Шары у Мехли стали бешеными. И страшно было на него смотреть. Он стал зверем. Глаз от боли кривил лицо, а Мехле это нравилось, и он чаще наносил удары.
Но устал, видимо, Мехля. На славу поработал. Удары его стали слабее, и он, перестав бить Глаза, зашел в отряд.
Вором четвертого отряда был Славик — высокий, стройный, красивый. Шел ему восемнадцатый год. Он чаще других воров становился в строй и ходил, как и все воры, в первой четверке. И неизменным спутником его была палка. Но пацанов он не бил, а если и опускал ее иногда, то лишь на спины оборзевших бугров.
Как и актив, воры в зоне ходили всегда в выглаженных сатинках и брюках. Ранты у ботинок — обрезаны, каблук — рюмочкой. Беретки — синего цвета, хотя у всех — черные. Но и здесь воры выделялись: часто, даже в строю, ходили без береток.
Славик, в отличие от других воров, на шее носил газовую сиреневую косынку. Он так искусно ее завязывал, что она напоминала мужской галстук. Когда он шел впереди отряда, улыбаясь и играя, как жонглер, палкой, концы косынки развевались, задевая его румяные щеки и касаясь плеч. Эту косынку ему подарила учительница. Роман у них начался прошлой осенью, и до сих пор начальство не могло их засечь.
И вот учительница уходила в отпуск. И Славик захотел устроить ей проводы. С Мехлей у Славика были хорошие отношения, и они решили провести танцы. Из школы в ленинскую комнату принесли проигрыватель и пластинки. Вместе с Любовью Викторовной в седьмой отряд пришли еще три молоденькие учительницы. Мехля загнал в ленинскую комнату первых попавшихся пацанов и объявил:
– Внимание, ребята! Сегодня учителя нашей школы проводят в нашем отряде вечер танцев. Для этого принесена музыка. Сейчас будем веселиться. Будем танцевать.
Он поставил пластинку, и зазвучало танго. Славик танцевал с Любовью Викторовной, Мехля пригласил вторую учительницу, а двух оставшихся — бугры. Танцевали четыре пары. Глаз и остальные парни, кто был в ленинской комнате, молча смотрели на миловидных учительниц, которых за талии обнимали четверо счастливых парней.
– Что же они не танцуют? — спросила Мехлю светловолосая учительница, которую он прижимал к груди.— Какой же вечер танцев, если только мы и танцуем? Я хочу, Рома, чтоб танцевали и веселились все.
– Татьяна Владимировна, я даю вам слово, что танцевать будут все. И веселиться тоже.
После танго Мехля сказал ребятам:
– Следующий танец чтоб все танцевали.
Но парню с парнем танцевать не хотелось. Да и не до танцев было. Вечером седьмой отряд идет в наряд убирать столовую. А это значит: дуплить там будут.
После второго танца Мехля приказал ребятам выйти из ленинской комнаты.
– Всем в туалетную,— распорядился он.
– Почему не танцуете? — закричал Мехля, входя в туалетную комнату с дужкой от кровати. И начал отоваривать всех без разбору.
Здесь не было ни одного шустряка. Никелированная дужка мелькала, отражая свет, и опускалась на богонельки, спины, груди ребят. Мехля не смаковал удары, а просто бил. Многие стонали, но никто не вскрикнул: в зоне, когда бьют, кричать нельзя. Кто кричит, того бьют сильнее.
Парни, вернувшись в комнату, разбились на пары и стали танцевать танго. Они топтались на месте, еле двигая ногами.
Глаз танцевал с земляком из Тюмени Димой Нининым. Диме Мехля крепко врезал дужкой по груди, и он тяжело дышал. Нинин был родственником воспитателя Андроника Александровича, Глаз об этом знал. Но Диму дуплили без пощады, и воспитатель помочь не мог. Не говорить же активу, что Нинин его родственник.
– Ты что не улыбаешься? — через силу улыбнувшись, спросил Диму Глаз.
И по лицу земляка скользнула вымученная улыбка.
Мехля, танцуя с учительницей, стриг за ребятами. Когда он встречался с чьим-нибудь взглядом, парень улыбался.
Идя на съем, Глаз думал, как ему попасть в больничку.
Около вахты отряд построился. Сейчас откроют ворота и охрана начнет их шмонать. Но охрана медлила. Строй нарушился, и Глаз подошел к деревянным воротам. Они вели в жилую зону. На одной из досок на уровне головы чуть наискосок было выцарапано гвоздем: «Самара Вор 8 лет концом».
Самара был вор необыкновенный: никто не видел, чтоб он пацана ударил. Он был до того веселый, что, казалось, он родился с улыбкой. Некоторым ребятам, и не землякам даже, давал поддержку.
Попал Самара в бессрочку в десять лет. Просидев четыре года — раскрутился. Дали четыре.
Несколько дней назад Самара освободился. Всю ночь рыдала гитара: воры устроили ему чудные проводы.
Колонийскую столовую по очереди мыли все отряды. Вечером, после ужина, бугры и помогальники седьмого отряда собрали около тридцати воспитанников, таких, кто никогда с полов не слазил, и строем повели в столовую.