Джинан Бай рассказывала женщинам обо всем, что делалось за стенами тюрьмы. Через нее же осуществлялась связь с мужским отделением. С ее помощью заключенным передавались наркотики и деньги.
А разве люди, сидящие за решеткой, перестают любить? Разве могут мужчины забыть о существовании женщин? Да разве они не мужчины? Разве они лишены чувств? Разве у них не вспыхивает страсть? Жизнь — это воздушный шар. Надавишь с одной стороны — вздуется с другой, а надавишь сильнее — лопнет совсем. Это своего рода протест против насилия. Чтобы понять это, особого ума не требуется. Джинан Бай никогда не оказывала на заключенных сильного давления. Она делала это в меру, потому что умные преступники умеют уподобляться в этом людям благородных профессий. Можешь заниматься шантажом, вымогательством, но в меру. Можешь брать взятки, но не вызывать нареканий. Обманывай и одурачивай, но знай предел. Грабь, но так, чтобы осталось и на следующий раз. Между преступлением и политикой разница небольшая.
Первые шесть месяцев прошли тихо, спокойно. Гуль часто навещал Лачи. Ей не приходилось просить милостыню, воровать, обманывать кого-то, чтобы добыть денег на еду. И работа была нетяжелая. Может быть, для других она и была тяжелая, но не для Лачи. За то время, которое она провела в одиночной камере, в ней появилось спокойствие, уравновешенность. После беспокойной жизни на воле тюремная жизнь казалась ей чрезвычайно тихой и спокойной.
Однажды Джинан Бай подошла к ней и сказала:
— Идем! Тебя зовет начальник тюрьмы.
— Зачем?
— А я почем знаю? — улыбнулась Джинан. — Что-нибудь приятное, наверное, ждет тебя. Идем!
Лачи последовала за нею. Хуб Чанд приветливо встретил ее. Было семь часов, рабочий день уже закончился. Он приказал освободить небольшую комнатку, смежную с кабинетом, для того, чтобы там можно было отдохнуть днем, пообедать. Сюда же он перенес свои принадлежности для живописи. Войдя в комнату, Лачи увидела большой белый холст, натянутый на рамку.
— Что это? — удивилась она.
— Я хочу сделать твой портрет!
— Мой портрет? — в ее возгласе были и удивление и радость.
Он кивнул головой и, указывая на узелок в углу комнаты, сказал:
— Там одежда для тебя. Сними тюремное платье и переоденься. Окликни меня, когда будешь готова, я подожду в кабинете.
— Хорошо, — Лачи стремглав бросилась к узелку.
Хуб Чанд и Джинан Бай вышли из комнаты.
— Можешь идти! — обратился он к ней.
Та улыбнулась своей очаровательной улыбкой, поклонилась и вышла. Вскоре он услышал голос Лачи:
— Заходите!
Он вошел в комнату. Лачи стояла на деревянном помосте с бубном в руке.
— Сфотографируйте меня так!
— Согласен! — он взял кисть и начал растворять краски. — Только никому не говори, что я делаю твой портрет.
— Ладно. Но что в этом плохого? Ведь все люди фотографируют. Однажды на вокзале меня сфотографировал один англичанин и дал мне за это пять рупий. Меня очень многие фотографировали!
— Но это ведь не фотография!
— А что же?
— Это живопись. Я буду писать твой портрет красками на холсте!
— А сколько для этого нужно времени?
— Может быть, дней десять, может, десять месяцев, а может, и десять лет.
— И мне придется десять лет сидеть у вас в тюрьме?!
— Нет, я буду сам приходить к тебе домой!
— Но у меня нет дома! — сказала она печально. — Был бы, если бы я вышла замуж за Гуля!
— Гуль? Это тот патан, который навещает тебя?
— Да!
— Ты его любишь?
— Больше жизни! Бабу, можно мне попросить вас кой о чем?