Сергеев Иннокентий
Одна и та же (Единственная)
Иннокентий А. Сергеев
Одна и та же (Единственная)
сотворение мифа
1
Сегодня я придумал твой рот. Красные губы в пустом пространстве ночи. Я вырезаю журавлей из чёрного шёлка и отправляю их плавать в багровом небе над голубыми флажками конных воинов, что, набегая страшными волнами, сметают непрочные постройки из серого морского песка. Со стороны это не больше чем смешение красок, а мы... Когда-нибудь кто-нибудь скажет, что нас и вовсе не было, и никто не осмелится или, того хуже, не захочет ему возразить. И нас и впрямь не станет. Сегодня я сотворил твой рот, но никому не скажу об этом, и со стороны им будет казаться, что ничего не произошло, и только ты и я будем знать, что это не так, и это будет твой тайной. Завтра нам будет не хватать воздуха как на вершине самой высокой из гор, и обессиленные, мы будем тянуться друг к другу, и подумаем,- так бывает всегда,- что это конец, и мы достигли дна, и некуда падать дальше, но это как пожар в закрытой комнате - он не погас, а лишь затаился, и стоит открыть окно, как космос содрогнётся от взрыва Сверхновой. Потому что тебя ещё нет, и меня ещё нет, и не было, не было, не было! И они осудили невинных. Так что же, я сжигаю в своих объятьях призрак? И моим журавлям, как палой листве под снегом, никогда не суждено взлететь выше деревьев? Я знаю секрет - нужно быть терпеливым и последовательным. За зимой непременно придёт лето, а с ним и лесные пожары. Главное, быть последовательным. Сегодня я сотворил твой рот, а завтра,- хотя и тут парадокс: как может наступить завтра, если у нас с тобой не было никакого вчера?- я продолжу свой кропотливый труд. Всё ещё будет хорошо. Просто ты ещё слишком юна - ещё не родившаяся богиня новой Вселенной. Потому что прежняя земля и прежнее небо оказались дерьмом. Сегодня у меня есть деньги, и тайны исчезают одна за другой,- я ломаю сургуч печатей,- и пусть всё это неправда и всего лишь товар - инструмент для перекачивания денег из моего кармана в никуда, но мне нравится звук ломающихся сургучных печатей в моих пальцах, которые ты ещё не успела создать, потому что я ещё не создал тебя. Звук, который никто и никогда не услышит,- даже те, кто обманули меня или думают, что обманули меня, или им всё равно, обманут я или нет, главное, чтобы я платил деньги - в их заведении я теперь уже просто клиент. И конечно, я был вчера,- потому что и вчера были клиенты,- и буду завтра, если только не вмешается налоговая полиция, буду всегда. Мне нравятся деньги, когда они у меня есть. Тогда они доказывают абсурдность мира, а я всегда питал слабость к исчерпывающим доказательствам. "Всегда" - неплохое слово. Ничем не хуже слова "никогда". И почему бы мне не воспользоваться им, и вместо того чтобы говорить, что нас никогда не было, сказать, что мы были всегда? Мне или тому, кто о нас скажет. Рот - это не так уж и мало. Ведь нам противостоит весь мир, заражённый проказой культа потребления, диктующего человеку только одно правило "Жрать!" Совсем не плохое начало для дня, который никогда не наступит. Я опрометчиво обещал тебе, что не буду злиться, и вот, нарушил обет. Вчера я занял деньги у человека, которого сегодня убили, тем самым избавив меня от необходимости отдавать долг. И что с того, что я невзначай разозлился. Завтра это назовут безобидной причудой. Завтра я придумаю для тебя ноги.
. . .
Шаги, слишком много шагов, и всё на одном месте. Даже если что-то случится, я всё равно узнаю об этом слишком поздно - всё закончится прежде, чем меня догадаются пригласить. Перемещения в пространстве утомительны - я напиваюсь там же, где и пою. Я доступнее чем звёзды, но мертвее вчерашней травы под снегом, я не хочу отрываться от поверхности пропитанной тьмой земли, но лишь глубже и глубже падать в её бездонное тело. Какие маяки могут осветить мой путь? И что вам с того, что я пьян. Любая дрянь может подсесть за мой столик, чтобы рассказывать потом, как мы вдвоём напивались. Мне наплевать - концерт закончен, и моего гонорара хватит на то, чтобы состоялся следующий. Время затаилось в засаде. Время ведёт со мной партизанскую войну. Так что же мне, сжечь лес, чтобы вытравить из него заразу? И начать всё сначала? Мне каждый раз не хватает пространства, чтобы быть одному. Может быть, просто потому что я мужчина, и мне нужна женщина. Или водка. Или что-то ещё - всегда не хватает чего-то ещё, это как воспоминание о том, чего не было - всегда не хватает самой важной детали. Во что ты была обута, и видел ли я твои лодыжки. И что ты пила. Твой рот. И ноги, выделывающие фигуры танца на залитом пивом столе. Какая-то дрянь заказала мне пиво, и стол угрожающе накренился. Перемещения в пространстве слишком утомительны - я падаю там же, где пил, и завтра мне будет нужно пиво, которое не стоило пить сегодня. Если бы не это пиво, всё могло бы ещё сложиться удачно. Как просто. Телефоны в моей записной книжке умножаются со скоростью размножения микробов. Я сжигаю мосты, и тогда "назад" означает "на дно". А впереди кто-то торопливо напяливает на себя форму регулировщицы. Регулировщицы моих маршрутов, как мило вы улыбаетесь самим себе в зеркало, когда остаётесь одни. И вам ничего от меня не нужно, разве что какую-нибудь малость. Как бескорыстно вы пожираете моё сердце! Полно. Я просто злюсь оттого, что не в силах придумать женские ноги лучше, чем эти. Оттого, что родился мужчиной, русским, на планете Земля, в России, я просто злюсь. Ты знаешь, что это не я. Я стану собой, когда мы останемся одни. Свечи. Зарево лесного пожара, открытый огонь. Вращаются лопасти мельниц. Ночь, снег и трупы лошадей отступающей наполеоновской армии, дымные факела. И женщины, за каждую из которых кто-нибудь платит. Моё настоящее - это уже их вчера. И что же мне делать, если вот так, сразу и уже давно, они выбрали деньги - старость и грязь. Что ж, платят и мне - больше, чем я способен пропить. И что с того, что, не умея остаться наедине с тобой, я пытаюсь придумать твои ноги. Они всё равно станут моей явью, или я сам превращусь в твои ноги - я буду состоять из двух одинаково стройных половин. А что между ними? Тайна, сокрытая нижним бельём и юбкой, а ещё моим нежеланием раскрывать эту тайну. И в самозабвении покорности танцу я забуду обо всём, о чём я ещё помню. И никто не заплатит мне ни за что, кроме, разве, за то, чтобы я раздвинул свои половины пошире. Перестрелка лопнувших шин на улицах города. Не стоит спешить - регулировщицы уже поджидают на въезде. Они уже втиснулись в узкую форму и успели накраситься, и не стоит спешить. Цветы запотели в целлофане. Душный воздух дымного утра. Тусклый рассвет над водой и крышами спящих домов, и серым песком городского пляжа с костями съеденных рыб. Мне не нужен бензин - я сжигаю твои и мои одежды. Мне не нужно видеть дорогу чтобы разбиться - как просто совершить то, что всегда было неизбежно. Как просто бывает поверить в то, что тебя ещё нет. И придумывать твои губы и ноги, и причёску твоих волос, музыку и сны, которые бы я увидел, если бы мы спали вместе, прижавшись друг к другу, обнявшись во сне под одним одеялом, под одним небом и луной нездешней луной иного неба, что светит над иной землёй и иными нами. Как если бы нас ещё не было, и всё ещё можно было бы начать сначала. И это не я.
Пространства твоих шагов и ветер твоих волос, и зачем-то, это ненужное пиво - слишком много ненужных событий и, наверное, ненужных слов. Никто не может купить зиму, но есть люди, продающие снег. Они подают мне его как милость, а небо дарит его мне просто так. На снегу отпечатки собачьих лап, на стекле пивных кружек отпечатки пальцев, липкие поверхности душных пространств, слишком тесных и всегда слишком тесных. И во тьме огоньки свечей - бледные звёзды над заревом лесного пожара, пожирающего ещё не наступившее завтра. Ведь тебя ещё нет. И мне не о чем сожалеть. Твой шёпот, почти неслышный... Просто тебя ещё нет. И всё это - не ты.
И снова - не я.
. . .
Она играла в спектакле одну из второстепенных ролей. Он увидел её и стал приходить снова и снова. Театральную афишу он выучил наизусть и сетовал, что этот спектакль играют не каждый день, и есть ещё какие-то другие. Они были как досадная преграда между ним и ей - эти бессмысленные дни, наполненные томлением и тоской. Он боялся увидеть её другой, потому что всё другое, конечно, неправда. Это так просто - есть только одна роль, когда лицо и жесты не искажены ложью. Думал ли он о том, чтобы оказаться с ней на одной сцене, мечтал ли он об этом? Это изменило бы пьесу, и не оказалось ли бы всё после этого ложью? Есть только одна правда, и из темноты зрительного зала он следил за ней, а она не знала, что он видит её. Есть только одна роль, в которой открывается правда, и она не должна была знать, потому что всё прочее - ложь, и даже это хрупкое, почти эфемерное чудо стало бы ложью, когда бы стало чем-то иным. Говорят, что с годами страсть притупляется и даже проходит, и может быть, так бы оно и случилось, но спектакль сняли с репертуара, и жизнь закончилась прежде, чем пришла старость. А ведь старость - это и есть ложь. Прежде чем стала ложью. Он рассказал мне эту историю здесь, за столиком, когда был пьян, и его отчаяние было красноречивее его слов, которыми так часто играли, что уже сами слова,- безвинно, ведь в чём виноваты звуки?- сделались чем-то вроде карточных шулеров. Эта мысль натолкнула меня на другую,- а я был пьян не меньше его, но он упивался отчаянием, а я заливал алкоголем временную дыру между концертами,- что женщина, которую насилуют каждый день, просто не может не стать, в конце концов, шлюхой. Мы так часто использовали слова с единственной целью сделать ложь правдоподобной, что теперь они то и дело звучат тем неестественней, чем больше правды мы пытаемся ими выразить. Он рассказал мне эту историю, а потом снова пришёл и снова рассказал мне её, и я подумал, что, наверное, он рассказывал её уже много раз и другим людям, а потом подумал о том, как мало правды могут вместить слова, и о том, что женщина, которую каждый день насилуют, рано или поздно становится шлюхой. Я сказал ему, что напишу песню, и уже слышу мелодию, но конечно, проснувшись завтра, уже не вспомню её, и придётся ждать, когда я услышу её снова. Но когда-нибудь это произойдёт, и я напишу песню. Я написал эту песню. Теперь он приходит, чтобы услышать её снова. И снова. Я подарил ему кассету с записью, и он, поблагодарив меня, взял, но продолжает приходить на мои концерты. Потом мы частенько пьём вместе. Он вовсе не сумасшедший. Ему двадцать шесть лет, он директор фирмы. Не женат, потому что нельзя жениться на правде, как нельзя жениться на лете или море, и наверное, нельзя жениться на своей любви. Хотя, я бы не выдержал. У меня не хватило бы сил удержаться от соблазна познакомиться с ней, зайти в её гримёрную после спектакля или, поджидая её на улице, встретить её и представиться, и снова придти, и наконец, познакомиться ближе. Даже зная, что всё это заведомо ложь, я бы не удержался. Впрочем, не знаю. Может быть, я такой же, и потому только он и рассказал мне всё это. И вот он сидит за столиком напротив меня, и мы напиваемся наперегонки, хотя я уже напился, пока пел, а он, должно быть, был пьян ещё до концерта. Теперь его правда воплотилась в моей нехитрой песне, под которую иногда даже танцуют. И уже даже неважно, хорошо или плохо я это сделал - у него просто нет другой правды. Ему не с чем сравнивать, потому что всё остальное - ложь. Но когда-нибудь кончится и это, и что он будет делать тогда? Сегодня мы не думаем об этом - сегодня у нас есть одна правда на двоих, а завтра... Сколько людей прошло мимо меня вот так, во тьме? Неужели, одна из них, могла пройти ты? Нет! Тебя просто ещё не было. Это его трагедия. Я, наверное, поступил бы иначе, не знаю, не знаю!.. Это его роль. Его не могло быть на сцене, а её не могло быть рядом с ним в зрительном зале или на улице, или в вагоне метро, или за столом с бокалом шампанского при свечах. Или здесь, третьей за нашим столиком. Это его правда. И не моё дело судить, прав ли я.