– Убил, до смерти убил, – причитала Баба Яга, подсовывая под разрез в сарафане пучки неведомых трав.
– Тебя убьешь, пожалуй, – старик откашлялся. – Тебя только крематорий и возьмет, да и там дымоход засорится. Так, когда обедать, или аттракционами сыты будем? – Он вдруг, не прекращая примирительной речи, прыгнул вперед и рубанул еще. Зинка с мявком успела отпрянуть и на этот раз, но судьбу испытывать больше не пожелала: в считанные секунда она уменьшилась до нормальных размеров, втянула когти и сиганула на печку.
– Портки свои жуй, а от меня дохлой мыши не получишь… Да что же ты творишь, ирод!..
Старик уже успел перевести дыхание, он попятился к стене, перехватил меч по-самурайски, рукояткой вперед, и вогнал клинок до половины в стену, позади себя. Изба отчаянно завизжала, словно несмазанное колесо перед исполинским мегафоном, но с места не трогалась, только сотрясалась мелко.
– Мне, бабушка, плевать, что в ней железо спрятано, я и без компутера проживу, Но я решил пообедать, а раз так, то ты мне – на карачках – а прислуживать будешь. Или умрешь бесславно и немедленно.
– Бабушка… Да ты сам дедушка – песок посыпался. Был ты удал, да прыть потерял. Э-э-эх, герой: со старухой он справился. Все одно – недолго тебе свет коптить, ты уж не тот, что был, старость – она сильнее будет… Да перестань же мучить ее, злодеище!.. Сейчас, сейчас оклемаюсь чуток от твоего ножа и покормлю, подавись – не жалко.
– Зинка, ко мне. Ко мне, паскуда, а то урою вместе с хозяйкой. Ну!
– Не губи Зинку, она тварь неразумная, старости моей отрада, опять же добытчица. Не губи, змей, ты, аспид! Я тебе денег, маны дам…
– Не погублю. Ко мне, Зина!
– Иди, иди, родная, он обещал, он добрый нынче. Иди, Зинушка, не гневи его…
Шерсть дыбом, спина горбом, Зинка кралась к старику, шипя от ужаса. Старик подпустил ее на нужное расстояние и дал неловкого пинка. Зинка перевернулась в воздухе, шмякнулась на лапы и вновь спряталась за печкой.
– А не трогать обещал, бесстыжие твои глаза!
– Я обещал не убивать. Жива же. Мой руки, да как следует, переоденься – в кровище вся, и жратву на стол, мне идти далече… Почую отраву – позавидуешь мертвым. Если мясо – порежь помельче, а то мне пока нечем жевать. Да, и нож верни, только тоже вымой как следует.
– Ага, пока ему, вот и жди, старый дурак, пока зубы отрастут, а мяса – нет. Рисовую кашу на молоке, картовь отварю. Карася вяленого дам – сам натребушишь на шматочки, какие надобно, нет больше ничего, обыщи, коли не веришь.
– Сойдет. И дорогу укажешь…
Баба Яга рада была избавиться от него и обратную дорогу на обжитую Брянщину указала честно.
Старик колебался – топать ли по бетонке, или, что труднее для старых ног, да надежнее – лесом идти, вдоль шоссе. Он задумчиво тер дряблый подбородок и вдруг ощутил знакомое, да уж давно забытое покалывание – щетина поперла. Это был добрый знак.
Старуха Матвеевна, или Елена Матвеевна, как когда-то ее звали сгинувшие соседи, полола грядки, чтобы осенью меньше возиться, да и день скоротать. Никого не трогала, ан нагрянули лесные санитары, а попросту бандюганы, шпынь, трое оторв-мужиков. Работать не хотят и не умеют, а поесть-выпить – вот они, только подавай. Не то чтобы они сильно обижали ее, а жизнь изрядно отравляли: жрали задарма, да самогон гнать заставляли, да и грядки топтали. Только день занялся, а они языками треплют, да о хозяйстве рассуждают, как путевые. Это значит – за самогонкой пришли…
– … а корни-то, Матвеевна, оставляешь… Вон торчит, смотри…
– Я уж сама разберуся, опытная.
– А…
– Светлый день вам люди добрые! – Все четверо обернулись на скрипучий, но бодренький голос: из-за плетня им улыбался дедок, беззубый рот до ушей, лысый, как колено, седая бороденка – совсем куцая. Одет добротно, за спиной рюкзак, в руке клюка – странничек, значит.
– Гуляй мимо, дед. Нищим бог подаст. – Старик не удивился, он уже с полчаса подсматривал, и представление о происходящем составил.
– Спасибо, внучек. Я же и иду. Да поздороваться остановился. Да и спросить заодно: где в округе – есть магистрат какой, либо сельсовет?
– Тебе зачем?
– Уроженец я здешний, вернулся из города, думаю землицы подкупить, а лучше с домиком. И век доживать, оно возле землицы – помягче будет, роднее.
Старший сразу напрягся:
– Здесь землица дорога, реальных денег стоит.
– А я слышал – недорога. Как бы то ни было, а куплю, все равно решил. Так знает кто дорогу до властей, или к тем, кто владеет?
– Как не знать, знаем. На бутылку расщедришься – проводим и покажем.
Тут и остальные сообразили про близкую поживу и закивали головами:
– Покажем, каждый день мимо ходим.
Матвеевну аж распирало высказаться по этому поводу, но – страшно. На весь мир не накрестишься, да и дедка, видать, из ума выжил… Она попыталась хотя бы взглядом предостеречь бедолагу, да уж Колька уцепился за него, не отцепишь, вон уж обрез за пазухой щупает…
– Пошли дед, тут рядышком, десять минут шагать, тебе – двадцать. Леха, останься пока с Матвеевной, а мы с Шурой проводим.
– А я тоже хочу проводить, – возмутился Леха, понимая, что момент дележки лучше смотреть своими глазами. – Да вы и дорогу хуже моего знаете. Пойдем дед, все оформим в лучшем виде, еще и на свадьбе у тебя гульнем…
– Вот и хорошо, пойдемте, сынки, а правильнее – внучки, если по возрасту считать…
Матвеевна проводила их взглядом, пока за деревьями не скрылись, повздыхала, покрестилась, да и пошла дальше полоть, что ж теперь…
Часу не прошло, как от плетня раздался знакомый скрипучий голос:
– Не устала, Матвеевна? А я устал с дороги. Не вынесешь водицы? А то и побеседуем, и ты отдохнешь?
– О, дедка, опять ты? А где эти гуси-лебеди, что дорогу тебе показывать пошли?
– Да уж, лебеди. Шантрапа, одним словом. Не знают они никакой дороги, а бутылку им все равно подавай! Я уж их обложил, извиняюсь, по матери.
– А они?
– А что они – так и ушли не солоно хлебавши, я им не винный магазин. – Матвеевна внимательно посмотрела на старика, но взгляд его был так по-детски наивен и радостен, что Матвеевна дальше выпытывать не решилась.
– Ну, проходи, отдохнешь с дороги, я обед разогрею, да огурчиков покрошу.
– Храни тебя Господь, добрая душа! С радостью.
– Пьешь?
– Куда там, в мои-то годы! Но иной раз с рюмочкою слажу, когда в праздник.
Ох, озорной ты дедка, как я погляжу. Мой тоже ухарем жил, бывало, брагу как ни спрячу – все равно отыщет. Теперь там лежит, – она махнула рукой, – меня дожидается…
Выпили по рюмочке, дед расхрабрился и на вторую, а потом – все, прикрыл ладонью.
… Так ты, Алена, на мои годы не смотри. Голова есть, руки есть – я и мотор переберу, без проблем, и крупорушку починю. Не бойся, нахлебником не буду. И деньги имеются, на жизнь да на похороны – хватит. Оллы заглядывают?
– Лет двадцать, как не видела, что им здесь? А как нечисть вывести, да уголовных преступников – им и дела нету. Сам – колдуешь?
– Нет. Магию чую, а пользоваться не умею. И без волшбы проживем. Что же касаемо нечисти, да нежити, я их под корень выведу, будь спок.
– Ладно, дедка Иван Петрович, развоевался, ложись-ка спать. Я тебе отдельно постелю.
Старику не спалось в первую ночь, так и пролежал до утра с открытыми глазами. Матвеевна ушла в деревню за покупками, а он побродил по дому, нашел кучу старых книжек, выбрал одну, с голыми тетками, загорелся, было читать, все вроде как прислушивался к себе, читая, потом досадливо сплюнул и бросил книжицу обратно в кучу…
Пять лет пролетели как сон, счастливо и без памяти. Дед полюбил и огород, и колодец во дворе, и первые заморозки, да и с Матвеевной они прожили душа в душу.
Только вот, на днях, вышла она картофель окучивать, да и ткнулась лицом вниз. Семьдесят лет не знала усталости и хвори, а померла – и сама не заметила.