Эштон ни разу меня не перебивает. Он не вынуждает меня почувствовать себя глупой или ненормальной. Он просто слушает, улыбается и тихо посмеивается, пока ведет машину. Эштон действительно умеет слушать, а это — подкупающая черта характера. «Одна — минус, осталось четыре».
— Этот чувак и правда кажется психом… — бормочет Эштон, качая головой.
— Знаю. Иногда я задаюсь вопросом, есть ли у него вообще лицензия.
— Тогда зачем ты продолжаешь с ним разговаривать?
— Дешево? — пытаюсь пошутить я. Если честно, то я тысячу раз задавала себе тот же вопрос. И ответ могу придумать только один. — Потому что он чувствует, что это важно, а я должна ему за жизнь сестры. Ты не представляешь, что… — Голос сходит на нет, и я сглатываю вставший поперек горла комок. — Моя сестра попала в ту же аварию, в которой погибли родители. Все было плохо, Эштон. Еще четверо человек погибли. И она едва выкарабкалась. — Я затихаю, изучая свои сплетенные пальцы. Мне все еще сложно говорить об этом. — В каком-то смысле, она погибла в ту ночь. Год пролежала в больнице, прежде чем достаточно окрепла, и ее выпустили… — Не могу сдержаться, чтобы не хмыкнуть насмешливо и не покачать головой, все еще осуждая выписавших ее врачей. Достаточно окрепла… Для чего? Чтобы поднести бутылку в губам и затянуться косяком? Чтобы удовлетворить больше парней, чем мне бы хотелось знать? Чтобы колотить боксерскую грушу? — Долгое время моя сестра была потеряна. Годы. А потом доктор Штейнер… — Я сглатываю, когда на глаза наворачиваются слезы, и пытаюсь их сдержать. Но несколько все равно скатывается по щекам. Я тороплюсь стереть их, но Эштон как-то опережает меня и быстро и легко прикасается большим пальцем к щеке, а потом снова отводит руку и опускает ее себе на бедро. — Доктор Штейнер вернул ее мне.
Повисает очень долгая, но комфортная тишина, и я смотрю на голубое небо над головой и мост, который приведет нас на Манхэттен.
— Ничего себе, мы уже здесь, — рассеянно бормочу я.
— Да, а ты все никак замолкнуть не могла, — сухо произносит Эштон, но подмигивает мне. — Значит, вот с кем ты болтала перед тем, как я тебя забрал?
— Ага.
— И что в этом такого странного? О чем вы говорили?
У меня вырывается тяжелый вздох.
— О тебе. — Я замечаю, что после моего признания одной рукой он крепче сжимает руль, и быстро добавляю: — Я ничего не говорила ему об…этом. — Мой взгляд перемещается на кожаную полоску на его запястье. — Я обещала, что не скажу.
Кадык у него дергается, когда он сглатывает.
— Ну, и зачем тогда вы обо мне разговаривали?
— Мне так стыдно. — Со стоном я смотрю в окно.
— Ты стыдишься этого больше, чем того, что уже рассказала? — Заинтригованный, Эштон наклоняется вперед, а на его лице появляется любопытная улыбка.
— Возможно.
Рассказать ему? Я тяну время, почесывая шею, убирая волосы за уши и потирая лоб, пока Эштон, в конце концов, не хватает меня за руки и не опускает их на консоль между нами.
Откашлявшись, я тут же замечаю, что моя ладонь все еще лежит в его. Когда он видит, куда я смотрю, крепко ее сжимает.
— Отпущу, как только расскажешь.
— А если не расскажу?
— Тогда пожелаю удачи, когда будешь объяснять Коннору, почему мы за руки держимся.
— Держание за руки — наименьшая из моих проблем, — бормочу я, а потом смотрю ему прямо в глаза и признаю: — Мне нужно найти в тебе пять хороших качеств.
Его лицо принимает выражение, словно говорящее «И это все?».
— И почему тебе стыдно?
— Потому что мне придется говорить тебе все, о чем я думаю, — бормочу я, подняв глаза к потолку.
Повисает долгая пауза. Эштон ерзает на сидении. Он немного сползает, больше сгорбившись, и сильнее сгибает одну ногу. А потом на его лице расползается широкая, озорная улыбка.
— Будет весело.
— Нет, не будет, — тут же мотаю головой я, — потому что я не буду этого делать.
— Чего? — Эштон выпрямляется и, широко распахнув глаза, глядит на меня. — Придется!
— Нет… — Я отнимаю у него свою руку и складываю их на груди. — Не буду.
— Ну, тогда как ты узнаешь пять моих лучших качеств?
— Уверена, ты мне сам расскажешь, — хитро отвечаю я.
Он пожимает плечами, словно размышляет.
— Ты права, я мог бы. Посмотрим… — Он проводит языком по зубам, и появившееся предчувствие предупреждает, что я пожалею об этом. — Я заставляю женщин так кричать, когда проскальзываю своим…
— Заткнись! — Он ворчит, когда мой кулак сталкивается с его плечом.
— Правда, Айриш. Давай уже. Будет весело! — Глаза Эштона блестят, а лицо сияет от искреннего предвкушения. Ни разу я не видела его таким счастливым и почти уже готова согласиться на что угодно, в том числе, и на безумства доктора Штейнера.
Пока Эштон не спрашивает:
— Так, я тебе снюсь?
Я тут же прикусываю язык. Сильно.
* * *
— Можешь подъехать ко входу, и я просто выбегу, — говорю я, поняв, что он собирается парковаться.
— О, нет, — хмурится он. — Я иду с тобой.
— Ох, у тебя здесь встреча? — «Эштон болен? Ему нужен врач?»
— Нет. Мне надо убить пару часов. — Пауза. — Подумал, что могу познакомиться с детишками, ради которых ты проделала весь этот путь.
— Не можешь. — У меня такое чувство, что сталкиваются два мира, которые определенно нужно держать по отдельности.
— Стыдишься, если тебя со мной увидят, Айриш?
— Нет, я… — Я оборачиваюсь и вижу в его глазах намек на боль. «Никогда». — Они не всех впускают.
Он паркуется на свободное место.
— Не забивай этим свою милую головку, Айриш. Меня они впустят.
* * *
— Я...эээ…привела кое-кого. Надеюсь… — Я беспомощно гляжу на Гейл. Не знаю, что сказать.
Она переводит взгляд с меня на Эштона и тут же начинает качать головой. По мне волной проходит облегчение. Не думаю, что мои эмоции смогут одновременно выдержать и толпу больных детей, и Эштона.
Но тут он сверкает своей сексуальной кривой ухмылочкой и ямочками на щеках.
— Здравствуйте, я — Эштон. Вообще-то, здесь я от имени своего отца, Дэвида Хенли из «Хенли и Партнеры».
Что бы Гейл не собиралась сказать, оно улетучивается.
— Да ведь это фантастика! Мы так рады пожертвованиям твоего отца. Рада познакомиться. — Посмотрев справа налево, она говорит: — Обычно мы не пускаем посетителей, но на этот раз я закрою глаза.
— Отлично. — «Вовсе нет».
— Близнецы жаждут встречи с тобой, Ливи.
— Я тоже по ним скучала. — Показав на лодыжку, я добавляю: — Извините, что пропустила прошлые выходные.
— Ой, не волнуйся. Рада, что ты в состоянии передвигаться. Веселитесь! — Взмахнув передо мной пачкой папок, она говорит: — А я вернусь к работе! — И уходит в противоположном направлении.
Один раз Гейл оборачивается и, убедившись, что Эштон уже отвернулся и направился к лифту, подмигивает мне и одними губами произносит «Ух ты!».
Лицо у меня бледнеет. Теперь все будут думать, что мы вместе.
Я догоняю Эштона, когда он нажимает кнопку вызова лифта.
— Так, ты знал, что тебя пропустят, если упомянешь имя своего отца?
Обаяние, которое было здесь мгновение назад, исчезает, а его заменяет презрение.
— Хоть на что-то оно сгодится.
— Это…вносить пожертвования больнице любезно с его стороны. — Раз Гейл тут же узнала его имя, он должен быть важным спонсором.
— Экономия налогов. И польза для имени. — Я опускаю глаза и вижу, что он дергает полоску от ремня. Не в силах сдержаться, я сжимаю его руку.
Двери лифта открываются. Эштон входит за мной и нажимает кнопку с номером этажа, который я назвала, а потом бормочет:
— Либо это, либо пришлось бы отвести эту медсестру в подсобку на пару минут и…
— Эштон! — Я с силой хлопаю его по предплечью и морщусь. Гребля одарила все его тело каменной твердостью. — Это определенно удар по твоим хорошим чертам.
— Ой, да ладно тебе. Ты ведь не веришь, что я всерьез говорю? — говорит он, низко хохотнув.