— О… — Коннор медлит, и я представляю, как он прислоняется к тумбовому столу на кухне. — Просто, чтобы ты знала, что я о тебе думаю, и не переживала насчет оценки.
Я сглатываю.
— Спасибо.
Эта оценка. После той работы с тройкой с минусом, я получила результаты по всем своим экзаменам. И все с тройками. Все, кроме Английского, где я заработала четверку. Профессор даже написал, что ему понравился мой подход к основной идее. От него это звучало так, будто четверка — это хорошо. Мой взгляд на моральные дилеммы, с которыми столкнулись герои «Грозового перевала», и их выбор, очевидно, привели его в восторг. Может, потому, что больше не в состоянии трезво мыслить касательно собственных моральных принципов, я делаю интересные выводы в отношении положения остальных. У меня такое ощущение, будто я попала в какую-то странную сумеречную зону, где с ног на голову перевернуто все, что я знала. Я подумывала, не написать ли Эштону и дать знать, что меня надо еще приободрить, но удержалась.
— Мои родители с нетерпением ждут встречи с тобой завтра.
Крепко сжав веки, я лгу:
— Как и я.
1 Куинс (Queens) — округ Нью-Йорка.
Глава 17.
31 октября.
Однажды доктор Штейнер предположил, что все люди сталкиваются в своей жизни с таким днем, который определяет их, придает четкую форму тому, кем они станут, ставит их на правильный путь. Он сказал, что этот день либо направит их в нужном направлении, либо будет преследовать до последнего вздоха. Я сказала ему, что он слишком драматизирует. Сказала, что не верю в это. Эти слова создают такое впечатление, будто до этого момента человек — это податливый кусок глины, который только и ждет, пока его обожгут, чтобы затвердели изгибы и складки, хранящие его индивидуальность, устойчивость. Или неустойчивость.
Совершенно неправдоподобная теория. Да еще и из уст медика-профессионала.
Однако, может, он и прав.
Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что согласилась бы с тем, что днем моего обжига был день гибели родителей.
А 31 октября стало тем днем, который разбил весь узор.
* * *
— Сегодня я так напьюсь! — заявляет с поднятыми высоко руками и запрокинутой назад головой Рейган, греющаяся на утреннем солнце. Ее совершенно не волнует, что мы стоим посреди толпы зевак на финишной линии, ожидая, пока ребята выберутся из своей выигравшей гонку лодки. Рейган предупредила, что эта гонка имеет огромное значение, и все же я удивилась, узнав, что сегодня участвовать будет более четырехсот лодок.
— И чем же эти выходные отличаются от всех остальных? — дразню ее я, туго запахивая свою легкую куртку. Три года жизни в температурных условиях Майами избаловали меня, отвыкшую от морозного северного воздуха, в котором я выросла. К тому же, сейчас середина утра и мы стоим у реки, и прохлада лишь усиливается.
— Ты о чем? Они полностью отличаются. У нас неделю не будет занятий, а сегодняшняя вечеринка станет грандиозной. — Она возбужденно подпрыгивает. Под глазами у нее появляются очаровательные ямочки, а блондинистый хвостик цвета меда раскачивается из стороны в сторону. — И у меня есть милейший костюм непослушной медсестрички. — Мне остается лишь покачать головой. Видела я его уже. Он точно милый и определенно неприличный. И совершенно нереальный. Грант не знает, что его ожидает. — Ты же оденешься в костюм непослушной школьницы, да?
Вероятно, названия всех женских костюмов должны начинаться со слова «непослушный» — идея Гранта и Тая. К несчастью, я уверена, что буду единственным чудиком, если не послушаюсь.
— Школьницу я выдержу. Но не непослушную.
Рейган увидела мою плиссированную юбку (ту, которая была надета на мне, когда Эштон возил меня в больницу) и решила доделать костюм за меня, притащив домой подтяжки, чулки и красные туфли на шпильке. Я вздыхаю. По правде говоря, не думаю, что вообще хочу идти. Чем скорее закончатся эти выходные, тем скорее я смогу избавиться от этого чувства вины, выдавливающего весь кислород из легких. Но Рейган и слышать ничего об этом не желает.
Она поворачивается ко мне и смотрит щенячьими глазками, обычно припасенными для Гранта.
— Не вздумай меня кинуть, Ливи. Это Хэллоуин!
— Я…не знаю. Это, а потом еще и смена волонтером… — Молчу о том, что едва спала последние четыре ночи. Разум никак не хотел успокаиваться, а внутренности не прекращало скручивать. Благоговейный страх — вот, что разрывало меня на части. Страх перед знакомством с родителями Коннора, страх перед тем, что мне предстоит увидеть Эштона с его милой и ничего не подозревающей подружкой.
Страх перед тем, что я увижу отца Эштона.
Я не знаю точно, будет ли он здесь. Не спрашивала. Но тошно становится от одной только мысли об этом. Лишь несколько вещей пробуждают во мне жестокость. Когда причиняют боль моим любимым, — это первое. Когда причиняют боль детям, — второе. А он сделал и то, и другое. Может, если я нападу на отца Эштона, мне вообще удастся избежать знакомства с родителями Коннора?
— Расслабься! — подталкивает меня Рейган. — Скажешь «Здрасьте, приятно познакомиться, пока-пока». Конец истории.
— А что потом, Рейган? Как мне с ним порвать? Не то чтобы он сделал что-то не так, и я могу это против него использовать.
В отличие от меня. Рот наполняется привкусом горечи. Мне придется смотреть ему в глаза и ранить. Можно ли избежать этой части? Прошло всего лишь два месяца. Как там по этикету? Может, я могу порвать с ним, написав на электронную почту… Правильнее всего было бы спросить Кейси, но, учитывая, что я скрываю все от сестры, это породит кучу вопросов, на которые я не готова ответить, и вещей, в совершении которых я пока не готова признаться.
— Ливи! — Я оборачиваюсь и вижу с широкой улыбкой пробирающегося сквозь толпу Коннора в облегающей оранжево-белой безрукавке и черных шортах — командной форме. Полотенцем он стирает пот со своего блестящего тела.
Я делаю глубокий, успокаивающий вздох. «Ты справишься. Просто будь с ним милой». Пара дней, и я вырву его сердце и растопчу.
— Обнять тебя?
Улыбаюсь, наморщив нос, и отвожу от него свое плечо. На самом деле, я не притворяюсь. Вид взмокшего от пота Коннора далек от привлекательного. Он смеется и целует меня в лоб.
— Ладно, позже, может быть. Как тебе гонка?
— Изумительно. — За парнями я наблюдала со сжатыми кулачками, когда они приплыли к первому месту: их движения были синхронными, мощными, грациозными.
— Все так и было. — Осмотрев море голов вокруг, он говорит: — Скоро вернусь. Оставайся здесь. Ладно? — Коннор слегка хмурит брови. — С тобой все нормально? Ты, последнее время, какая-то не такая.
Я тут же выдавливаю улыбку.
— Все хорошо. Просто…нервничаю. — Я поднимаюсь на цыпочки и легко касаюсь его губ своими.
Его зеленые глаза задорно сверкают.
— Не стоит. Ты им понравишься. Оставайся здесь. — Во многих отношениях, это меня волнует намного больше, чем если бы его мама обвиняющее показала на меня пальцем и перед тысячами людей назвала бы шалавой.
Я наблюдаю за его подтянутым телом, мелькающим в толпе.
А потом отворачиваюсь в поисках своего высокого, красивого мужчины. И практически сразу его вижу. Его невозможно не заметить. Мокрые волосы отброшены назад и под разными углами спадают у лица. Мышцы напряжены из-за недавних усилий. Все тело лоснится от пота, как и у Коннора. И я понимаю, что ни на секунду бы не задумалась и бросилась в руки Эштона.
Повесив полотенце на шею и промокая им лицо, он отходит от воды. Эштон поднимает голову и тут же перехватывает мой взгляд, а вместе с ним крадет и дыхание. Мы не виделись несколько дней, и мое тело на инстинктивном уровне тянется к нему.
Я широко улыбаюсь и одними губами произношу:
— Поздравляю.
Он кивает.
А потом отворачивается и подходит к симпатичной блондинке, вместе в группой людей ожидающей у боковой линии. Я наблюдаю, как Дана сбоку прижимается к нему, широко улыбаясь. Без промедлений Эштон обвивает ее рукой за плечи и одаряет такой улыбкой, словно в мире для него больше никого не существует. Словно я не стою прямо здесь, в шести метрах от них, и за всем этим не наблюдаю.