— Иисусе, Эштон, прикрой свой хрен. Меня и так тошнит, — слышу я ворчание Коннора и закатываю глаза. Разгуливание голышом свойственно только Эштону или всем парням? — Что с тобой вчера случилось, мужик?
Я слышу, как со стуком захлопывается дверца шкафа, и предполагаю, что Эштон натянул плавки. И даже в сложившейся стрессовой ситуации перед глазами встает картинка: как я срываю их с Эштона в ту же секунду, когда Коннор уходит.
— Настроения не было, — слышу я тихий голос Эштона.
— Ты…один тут?
— К несчастью.
— Ну, ты пропустил классную вечеринку, судя по тому, что я помню. А помню я немного. — Он замолкает. — По-моему, я налажал с Ливи.
Я прикрываю глаза и глубоко вдыхаю, когда во мне разливается чувство тревоги. У меня нет никакого желания это слушать.
— Да? Хреново. — Эштон просто феноменально притворяется совершенно незаинтересованным.
— Ага, мне кажется, я слишком сильно надавил. Она рано ушла с вечеринки, а теперь не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.
— Дай ей время остыть.
— Да, видимо надо. Но сегодня я к ней схожу. Мне нужно знать, что все в порядке.
«Не в порядке, Коннор. И никогда, на самом-то деле, не было». Тихо вздохнув, я мирюсь с мыслью о том, что не смогу всю жизнь прятаться в комнате Эштона, хотя она не раз проносилась в голове. Мне надо одеться и вернуться в общежитие, чтобы порвать с Коннором.
И он дал мне идеальное оправдание.
Я могу обвинить Коннора в этом разрыве. Он слишком сильно на меня надавил. Он знает, что я не хотела торопиться, но при этом лапал меня, как тринадцатилетний мальчишка. Все сложилось идеально. В этом случае моей вины не будет. Он будет думать, что сам виноват. Он будет…
Глубоко вздохнув, я оборачиваюсь к своему отражению в зеркале: к женщине в черных чулках, с прической, кричащей «Я только что потеряла девственность, а потом и немного волос в придачу», которая прячется в ванной, пока ее бойфренд стоит по другую сторону двери и делится переживаниями о ней со своим лучшим другом — мрачным и сломленным мужчиной, в которого она безумно влюбилась. И все, о чем способна думать эта женщина: как ей избежать признания в том, что она совершила столько грехов.
Я совершенно ее не узнаю.
Услышав тяжелый вздох Коннора, я понимаю, что он трет макушку. В этом весь Коннор. Предсказуемый.
— Я просто...думаю, что люблю ее.
Меня так скручивает, словно я только что получила под дых. «О, Боже мой». Он только что это сказал. Вслух сказал. Где-то глубоко на подсознательном уровне я этого опасалась. Теперь же это реально. Думаю, меня стошнит. Серьезно, я в двух секундах от того, чтобы не нырнуть к фаянсовому другу.
«Это. Его. Уничтожит».
А Коннор не заслужил того, чтобы его уничтожали. Может, мне он и не подходит, но этого не заслуживает. И все равно, независимо от того, какую я назову причину, обвиню ли я его или себя, скажу правду или нет, я его раню. И мне нужно смириться с этим, потому что, несмотря ни на что, между нами все кончено.
Меня удивляет раздраженный голос Эштона.
— Ты ее не любишь, Коннор. Ты думаешь, что любишь. Но едва ее знаешь.
Мое отражение кивает мне головой. Она соглашается с Эштоном. «Это так. Коннор совсем меня не знает. Не так, как знает Эштон».
— О чем ты? Это Ливи. В смысле…как ее можно не любить. Она же чертовски идеальная.
Я крепко зажмуриваюсь. «Слишком чертовски идеальная, Коннор». Я тихо натягиваю на себя пальто, туго запахиваясь в него, и до боли желаю тепла Эштона.
Повисает долгая пауза, а потом раздается скрип кровати и тяжелый вздох Эштона.
— Ага. Уверен, она в порядке. Тебе стоит поискать ее на кампусе. Может, она в библиотеке.
— Да. Ты прав. Спасибо, брат.
У меня вырывается слабый вздох от облегчения, и я прижимаюсь к стене.
— Позвоню ей еще раз.
Мой телефон.
«Пиздец».
Я наблюдаю, как отражение этой девушки — этой незнакомой женщины — становится из слегка бледного абсолютно белым, когда рингтон, поставленный на Коннора, слабо доносится из сумки. Моей сумки, которая лежит на тумбочке Эштона.
Телефон звонит, звонит и звонит. А потом замолкает.
Мертвая тишина.
Мертвее мертвой. Такая мертвая, что я могу оказаться последним человеком во всем мире.
А потом я слышу, как Коннор медленно спрашивает:
— Что здесь делает сумка Ливи? — Тон Коннора стал таким, какого прежде я не слышала. Не знаю, как его описать, но внезапно мое тело леденеет от ужаса.
— Ливи заскакивала поздороваться и забыла ее, видимо. — Эштон — фантастический лжец, но даже он не выкрутится.
Звук приближающихся шагов заставляет меня отшатнуться от двери.
— Ливи?
Я крепко стискиваю губы, зажимаю рот ладонями, закрываю глаза и перестаю дышать. А потом считаю до десяти.
— Ливи. Тебе сейчас же стоит выйти оттуда.
Я качаю головой, и движение вызывает подавленный стон.
— Я тебя слышу, Ливи. — После очередной долгой паузы он начинает грохотать по двери, отчего сотрясается вся стена. — Открой эту чертову дверь!
— Отвали от нее, Коннор! — орет позади него Эштон.
Его слова останавливают грохот, но не крики. Крики становятся лишь более злобными.
— Почему она там прячется? Что ты, блядь, с ней сделал? Ты… — Раздается странный звук, словно кто-то кого-то толкнул. — Насколько она была пьяная, когда сюда пришла, Эш? Насколько пьяная?
— Очень пьяная.
Я свирепо смотрю на дверь. «Чего? Я не была пьяная! Зачем он это говорит?»
Повисает очередная пауза.
— Ты заставил ее?
Со смиренным вздохом Эштон произносит:
— Да, заставил.
У меня такое ощущение, что кто-то чиркнул спичкой и сунул ее мне в ухо, когда слышу слова, превращающие прекрасную, замечательную, незабываемую ночь с Эштоном в историю об изнасиловании по пьяни. И мгновенно понимаю, что делает Эштон. Он выдумывает мне оправдание. Выставляет себя плохим. Берет на себя всю вину за то, что начала я. За то, чего я хотела.
Я распахиваю дверь и вылетаю из ванной.
— Я не была пьяна, и он ни к чему меня не принуждал! — Слова вырываются со злостью. — Он никогда меня не принуждал. Ни разу.
Двое мужчин поворачиваются лицом ко мне: тот, что слева, одетый в одни лишь спортивные штаны, качает головой, словно говорит мне: «Зачем ты вообще оттуда вышла», а тот, что справа, полон удивления и едва сдерживаемой ярости.
— Ни разу. — Голос Коннора снова стал ровным, но я не думаю, что он успокоился. Думаю, это знак того, что он готов взорваться. — И сколько же таких разов было, Ливи? Как долго это продолжалось?
Теперь, раз уж я установила истину — то, что произошло между нами с Эштоном, не было преступлением, — моя злость испарилась и снова оставила меня дрожащей и неспособной промолвить ни слова.
— Как долго! — рявкнув, повторяет он.
— Всегда! — взрываюсь я и морщусь, когда правда выходит на поверхность. — С той секунды, как мы с ним встретились. До того, как я познакомилась с тобой.
Коннор поворачивается к своему соседу, своему лучшему другу, чей взгляд не отрывается от меня, а в глазах у него застыло непонятное выражение.
— Не-блядь-вероятно. Та ночь с татуировкой…Ты ее с тех пор трахаешь?
— Нет! — Слово вырывается у нас одновременно.
Коннор пренебрежительно качает головой.
— Поверить не могу, что ты так со мной поступил. Изо всех шлюх, что ты сюда таскаешь…тебе и ее надо было такой сделать.
— За языком следи. — Тело Эштона явно напрягается, а кулак сжимается, но он остается на месте.
Однако, кажется, что Коннору наплевать. Стиснув зубы, он мгновение изучает деревянный пол, покачивая головой. Когда он, наконец, снова на меня смотрит, я вижу на его лице тот удар, который ему нанесли: его обычно ярко-зеленые глаза потускнели, словно в них, в конце концов, погасли лампочки.
И я — та, кто их погасил.
— И что же случилось с тем, что ты не хотела торопиться? Что? Подумала, что поводишь меня за нос немного, пока будешь перепихиваться с моим лучшим другом? — На последних словах он для пущего эффекта срывается на крик.