— Товарищ лейтенант! Левый рейс признаю, виноват… но не сбивал!..
Куприянов безнадежно махнул рукой и смолк. О Фомине он был достаточно наслышан. Жорка Суслин раззвонил по всему городу, что Фомин ни черта не смыслит в своем деле. Жорке дали за кражу в клубе год условно — Анфиса Петровна подняла всю общественность на защиту солиста. Конечно, Куприянов понимал, что Суслин врет на следователя со зла, но все-таки сейчас пожалел, что беда приключилась в дежурство молодого, неопытного Фомина.
— Товарищ водитель, не отвлекайтесь! — сказал старшина ГАИ. — Значит, вы утверждаете, что ехали, не превышая скорость… Почему?
— Господи ты боже мой! — взмолился Куприянов. — Быстро едешь — отвечай! Медленно — тоже отвечай!
— Ближе к делу! — посоветовал лейтенант ГАИ.
— Могу и ближе. — Куприянов покривился. — Сбавил скорость потому, что проезжую часть систематически пересекали кошки. Всего я насчитал четырнадцать.
— Вот это уже аргумент! — одобрительно заметил старшина ГАИ. И добавил — для Фомина: — В левом рейсе водитель уже признался, путевой лист у него поддельный, возил кирпич кому-то в Нелюшку, самолично высказал предположение, что кирпич был краденый.
— Как же это вы? — строго поинтересовался Фомин.
— Да не сбивал я! — простонал шофер. — Чем хотите поклянусь… Детьми… Вот и гражданин подтвердит!
— И не подумаю! — возмутился гражданин в плаще и кальсонах. — Ты ко мне постучался, я пошел звонить…
— Так ты же не спал, ты мне сразу открыл.
— Я пошел звонить в ГАИ и больше ничего не знаю, не видел и не слышал! — отперся единственный свидетель.
— Если вы ничего не знаете, — разозлился старшина ГАИ, — то зачем вы тут крутитесь? Идите вон туда! Где все! — и показал за обочину.
Фомин отозвал в сторону лейтенанта ГАИ. Окончательного мнения тот еще себе не составил, но скорее всего было именно так, как рассказывает шофер. Пострадавший сбит не им, а кем-то раньше. Не исключается попытка инсценировать дорожное происшествие. Но тут уж слово за медицинской экспертизой.
«А теперь послушаем, что знает и что предполагает местное население», — сказал себе Фомин.
Местное население не стало дожидаться его вопросов. На Фомина обрушился дружный протест от имени всей Фабричной улицы. Доколе тут будет бесчинствовать хулиганье на мотоциклах! Что ни вечер — слетаются на Фабричную со всего города. Чтобы форсировать двигатель, все поснимали глушители. Каждую ночь под окнами пулеметная пальба! После восьми не выпустишь ребенка по воду, да и взрослый ходит с опаской! Сражения на улице устраивают, танковую атаку, как в кино. У них, товарищ лейтенант, две банды не могут поделить нашу улицу. Одни в белых касках, другие в желтых. Участковому сколько ни говори — никаких мер. Боится он их, товарищ лейтенант. Форменные бандиты! Вы же сами видите, до чего дошло!
— Не обязательно они. Мог и кто другой. — Единственный голос против общего мнения подал парень в спортивной куртке, из-под которой торчали длинные голые ноги в кедах без шнурков. — Они, товарищ лейтенант, конечно, шумят, но не хулиганят, окна не бьют, никого не трогают.
— А до которого часа это хорошее поведение продолжается? — спросил Фомин.
— До двенадцати, не позже. — Куртка на парне распахнулась, Фомин увидел татуировку на груди.
— После двенадцати кто-нибудь слышал на улице подозрительный шум? — Фомин спрашивал как бы всех, но ответа ждал от парня. Тот не должен теперь уклониться, если не дурак. Непременно ответит.
— Я сплю как убитый, — заговорил парень и осекся. — Извините, не к месту сорвалось насчет убитого…
— Спите крепко, но сегодня проснулись? Вас разбудил скрежет тормозов или еще что-то? — Фомин подбавил в голос самую малую дозу жесткости.
— Я? — Парень изобразил величайшее удивление. — Проснулся? Ну вы шутник, товарищ лейтенант! Меня бабушка еле добудилась, — он указал на крохотную старушку, укутанную до пят в ковровый платок с бахромой. Очень знакомый Фомину платок. В точности таким укрывается дед, когда простужен. — Баба Маня, — попросил парень старушку ласковым голосом, даже сюсюкая, — баба Маня, выручи любимого внука, подтверди.
— Будила, будила… — Старушка закивала головкой с седым пучком на макушке. — Еще как будила, последние сюда пришли… А я еще когда видела. Махонькая такая и вроде бы горбатенькая…
— Баба Маня, — перебил мужской голос, — а ты не ведьму видела?
— Эй, потише! — пригрозил внук. — Говори, баба Маня.
— А что говорить, — прошелестела старушка. — Маленькая, горбатенькая. Остановилась, вышел толстый такой. Потом обратно в машину и обратно поехал.
— Куда обратно? — поинтересовался Фомин, не выказывая никакого нетерпения.
— Как куда? — вскинулась старушка совершенно по-куриному. — Как куда? — повторила она. — В город. От оттеля ехал. Повернул — и давай обратно. Ровно бы за ним гнались.
— Вы ее не слушайте! — вмешался солидно тот, в плаще и кальсонах. — Шофер никуда не уезжал. Что правда, то правда. Сбил или не сбил, этого я не видел, но где хотите готов засвидетельствовать, что он оставался на месте преступления.
— Уехал, — кротко возразила старушка. — На горбатенькой который. А у меня сон пропал. Отчего, беспокоюсь, он обратно повернул? Или дома что забыл? Легла, а не сплю. И вдруг как завизжит кто-то! Я — к окошку. Вдругорядь машина стоит. Большая, эта, — старушка показала сухонькой рукой на грузовик. — Что, думаю, приключилось опять на том же месте? Я скорей Игоречка будить. Может, людям техническая помощь требуется. Наконец добудилась. Он в одних трусах хотел выйти, я велела одеться. Пока пиджак искали… Приходим, а ты, Ерохин, вон там стоял и с тобой чужой человек…
— Она шофера имеет в виду, — обеспокоенно пояснил Фомину тот, в плаще и кальсонах, Ерохин. — Я с шофером находился, мы дисциплинированно ждали ГАИ. Ты, баба Маня, зря сбиваешь следствие. Вы ее извините, товарищ лейтенант, она старая, давно за восемьдесят.
— Восемьдесят седьмой! — с гордостью заявила баба Маня. — А вижу без очков. И тебя узнала! — сказала она Фомину. — Ты Вани-дружинника внук. Не сомневайся, пиши. Машина махонькая, горбатенькая, цветом белая, но вроде бы припачканная.
— Ты у меня молодец! — похвалил бабу Маню внук. — А теперь пошли баиньки. Дальше без нас разберутся. — Он обхватил ее за плечи и бережно повел.
Фомин недоверчиво покосился им вслед. Махонькая? Горбатенькая? Ну-ну… Не внучек ли навыдумывал?
— Его фамилия Шемякин, — подсказал догадливый Ерохин. — Родители неизвестно где. Бабушкин воспитанник. В данный момент нигде на работе не числится.
— А вот это ты, Ерохин, зря! — заметил тот же мужской голос, что спросил про ведьму.
— А что я? — окрысился Ерохин.
— Сам знаешь, что! — бросила в сердцах одна из женщин, повернулась круто и пошла, словно бы от греха подальше.
Фомин понял, что этот, в плаще и кальсонах, Ерохин, — мягко говоря, не очень хороший человек. Но пусть простят милицию хорошие люди — есть дела, в которых Ерохины полезней, чем они. Потому что хорошие люди за соседями не подсматривают, а Ерохины… Ого! Еще как! Спецы, профессионалы! Когда-то каждый шаг Кольки Фомина был у них на бухгалтерском учете. Каждое выбитое — не обязательно им — стекло! Каждое яблочко у него за пазухой — а не краденое ли из чужого сада?
Не ко времени он вспомнил собственное детство. Мир чуть не перевернулся от этого кверху ногами. И в перевернутом мире подозрительный Игорь Шемякин приобрел облик отличного парня, своего в доску, умрет, а не выдаст. Зато некий в плаще и кальсонах, Ерохин, словно бы сделался тайным преступником. Кого-то убил, зарыл у себя в подполе и живет — не тужит.
Фомин возмущенно тряхнул головой — мир вернулся в нормальное положение.
Из дальнейшей беседы с местным населением он больше ничего примечательного не почерпнул. Работники ГАИ тем временем закончили составлять техническую характеристику. Фомин передал им жалобы жителей Фабричной на мотоциклистов. Это прямое дело ГАИ, а не милиции. Немного поколебался — и сказал про маленькую, горбатенькую.