В полдень наш маленький отряд из пяти человек и трех навьюченных лошадей ушел в горы. В голове отряда двигался Колька. Шагал он под вьюком свободно, без повода, чуть наклонив и устремив вперед гривастую голову. Ступал по траве натуженно, но смело и уверенно. Во всех его движениях, даже в том, как он перешагивал через завалы, угадывался навык коня бывалого.
Я наблюдал за всеми его действиями и поведением и замечал, что есть в нем что-то удивительно симпатичное. А что — не сразу уловишь. Не в пример орловскому жеребцу, был Колька невысок, нестроен. Скорее плотен, приземист да широк на спину. На таежной тропе он не казался пришлым гостем: был своим, тутошним, настоящим таежником. Особенно хорош был Колька, когда шагал по скальным осыпям или по речному галечнику. Там он своими нековаными копытами ступал мягко, изящно, с виртуозной ловкостью, недоступной людям.
На меня Колька не обращал никакого внимания. Только иногда, когда я подходил слишком близко, косил на меня большим глазом и сочно всхрапывал, что, видимо, означало: «Не крутись под ногами!»
Северный весенний день долог. И все же только к поздним сумеркам мы, наконец, добрались до цели своего путешествия — большой вырубки с разбросанными по ней строениями. Тесовые крыши трех бараков и стоявших перед ними сарайчиков были ярко освещены догорающей вечерней зорькой. За строениями поблескивал Ивдель, а с его противоположного берега глядели на нас осветленные зарей высоченные кедры, ели и лиственницы. Устройство быта геологов в поле образуется просто и непритязательно. Над нашими головами была добротная крыша, а это — уже «полбыта». Все поисковые работы нам предстояло проводить по левому, противоположному от нас берегу Ивделя. Доступный же брод находился далеко. Нужна была лодка — и немедленно. Решение этой нелегкой задачи произошло удивительно просто и быстро.
Ивдельчане считают, что обо всех таежных делах и происшествиях лесных жителей прежде всего оповещает вездесущая птица — кедровка. Так случилось и с нами. О появлении на реке геологического отряда в ближайшем стойбище остяков (теперь «манси») прослышали сразу же после нашего появления. Вечером к берегу рудника причалили три длиннющие рыбацкие лодки. Остяки-то на взаимовыгодных условиях и оставили нам одно из своих суденышек. Вопрос с переправой был решен, и на левом берегу Ивделя закипела работа.
Единственным бездельником в эти дни в отряде был Колька. В его служебные обязанности входило обеспечение транспортом дальних геологических маршрутов и связь с экспедиционным центром. Ни в том, ни в другом у нас пока необходимости не было, и Колька, презрев законы товарищества, у всех на глаза бессовестно валял дурака. Похлестывая по крутым бедрам хвостом (причем без всякой необходимости, так как ни оводов, ни мух еще не было), Колька часами слонялся по луговинкам и пустошам вокруг лагеря. Полакомившись первозданной зеленью, коняга обычно валился на бок, потом неожиданно резво перевертывался на спину, блаженно всхрапывал и болтал в воздухе ногами. А после предавался сладкой лошадиной дреме.
Но вот ленивый распорядок Колькиного дня стал постоянно нарушаться не очень приятным для него беспокойством. Случалось это, когда я появлялся перед ним с седлом и уздечкой в руках. Пока я набрасывал на Еоль-кину спину потник и седло, пока застегивал подпруги, к моим неуверенным действиям конь относился снисходительно. Но когда я начинал вскарабкиваться на коня, его выдержке наступал конец. Колька вытанцовывал ногами какие-то замысловатые «па» и отчаянно вертел задом.
Надо ли говорить, что моя первая лихая попытка оказаться в седле окончилась полным провалом. Все произошло быстро и необыкновенно просто: возмущенный моим намерением, конь высоко подкинул зад, и я, не успев толком «приседлиться», с легкостью мотылька полетел на землю.
Но постепенно все становилось на место. Продолжая верховые упражнения, я не падал духом и скоро достиг долгожданной уверенности седока.
Между тем наступило лето. О его начале нас известил разом заполнивший тайгу крылатый гнус. Полчища комаров-кровососов и оводов, словно по единому зову, обрушились на наши бедные головы. Накомарники не помогали. И однажды утром из двух наших рабочих объявился только один Семен:
— А Никита-то нонче убег, — мрачно протянул парень.
— Как убег?
— А так. Он еще вечером скулил: «На хрена мне комариная жизнь!» А ночью, видать, на лодке и драпанул. Лодки-то на берегу нету.
Вот так известие! Мы призадумались. Паводок на реке закончился, но перекат все равно оставался глубоким. Ежедневные погружения в его ледяные струи никого не могли обрадовать. Но другого выхода не было, и мы мужественно покорились судьбе. С этого дня в утренние и вечерние часы над рекой можно было услышать вопли искателей, преодолевающих водный рубеж.