Он рассказывал о себе доверительно и простодушно. Вера Брониславовна слушала в обычной своей манере. Ольга Порфирьевна усиленно старалась не верить ни единому слову. Спартак Тимофеевич казался ей не тем, за кого себя выдает.
Меж тем Вера Брониславовна, приняв участие подозрительного типа за чистую монету, разговорилась о своих недугах.
— Чуяло мое сердце, что в этом году у меня будет несчастливая поездка. И вот видите, слегла. Не знаю, как теперь доберусь до Москвы. Я стала очень тяжело переносить дорогу. От стука вагонных колес у меня начинается невыносимая головная боль. А эта вечная грязь в уборных!
— Так в чем же дело! — Спартак Тимофеевич от радости покраснел, даже лысина запылала. — Я могу вас довезти на машине.
Вера Брониславовна выказала большую заинтересованность.
— Наверное, очень приятно путешествовать на своем автомобиле. В дни моей молодости машин было мало, а еще меньше денег у нас с мужем. — Она вздохнула. — Скажите, за сколько часов можно отсюда доехать на машине до Москвы?
— Часов за восемь.
Она покачала головой:
— Такая поездка не для меня. Я не выдержу. Восемь часов!..
— Восемь получается с остановками, — принялся уговаривать Спартак Тимофеевич. — У меня правило — отдыхать от руля каждые два часа. И непременно поесть горячего. По пути сюда я разведал неплохие ресторанчики. Мы с вами заедем в Торжок к самому Пожарскому. О нем еще Пушкин писал: «Пообедай у Пожарского в Торжке».
С подозрительной настойчивостью он расписывал Вере Брониславовне все прелести поездки на машине из Путятина в Москву. Ольга Порфирьевна никак не могла разгадать, что за расчет у этого афериста. Но расчет непременно должен быть. Этот тип хочет как можно скорее увезти Веру Брониславовну из Путятина. А она, бедняжка, ничего не подозревает. Оживилась, глаза разгорелись… Вера Брониславовна уже почти дала свое согласие отправиться в путь, как только Спартак Тимофеевич заберет свой автомобиль из починки.
Ольга Порфирьевна ужасно боялась оставлять больную с человеком, не внушающим доверия, но пришлось. Она прытко посеменила к себе в музей и оттуда позвонила в милицию Фомину.
Следователь выслушал ее и неопределенно хмыкнул.
XI
Володя проснулся с тягостным чувством, что провел ночь не у себя дома, а в чужом и скверном месте. Стоит ему открыть глаза — сразу же посыплются жестокие вопросы.
Он лежал не шевелясь, не подавая виду, что уже проснулся, и старался припомнить до мельчайших подробностей все, что произошло накануне. Так он мысленно добрался до того мгновения, когда глупо и постыдно выдал себя перед этими тремя примитивистами.
Но что случилось потом?
Дальше в памяти был провал. Володя снова и снова вспоминал сцену с двумя копиями «Девушки в турецкой шали», и наконец перед ним возникло самое последнее — голос Фомы за спиной: «Спокойно, Киселев!» Володя оборачивается и видит Фому, у которого в руке вместо огнестрельного оружия бутылка. Вряд ли он мог видеть такое наяву. Это уже начался бред, забытье.
Ну, а если все-таки Фома наяву вышел из-за сирени? Володя в досаде застонал. Если наяву, то, значит, Фома ему не доверял. Фома за ним следил, а тем временем настоящий преступник мог уйти.
— Проснулся наконец? — спросил незнакомый голос.
Володя обреченно открыл глаза и вдруг увидел потолок, знакомый с детства, весь в абстрактных рисунках, образованных трещинами.
— Вставай! Уже восемь часов! — сказал незнакомый голос.
Володя с трудом повернул налитую свинцом голову и увидел за обеденным столом рыжего Сашу.
— Что вы здесь делаете?
— Татьяна ушла на экзамен, я ей подал на завтрак гренки. Кроме хлеба, в доме ничего не было. Потом я сходил за молоком, в продмаге дают сосиски, но я стоять не стал…
Бородач обстоятельно отчитывался в своей хозяйственной деятельности. Послушать со стороны — он у Киселевых свой человек.
— Ваши приятели тоже здесь?
— Нет, они в гостинице.
— А вы зачем остались?
— Вчера мы были на «ты», — напомнил Саша, ставя на стол две тарелки. — Я бы не хотел переходить на официальный тон.
Володя сел в постели и обнаружил, что спал на простыне, раздетый, а тренировочный костюм аккуратно повешен на спинку стула. Володя спустил голые ноги и поймал пальцами шлепанцы. Молча оделся, взял полотенце и вышел на крыльцо к рукомойнику. В сирени беззаботно чирикали воробьи, из бачка садового душа шлепались на дощатый настил звучные капли. Примитивист до того поусердствовал, что даже натаскал воды в душ.
«Какой дурак в мае купается под садовым душем?» — раздраженно подумал Володя и, откинув кусок матрацного тика, заменявший дверь, вошел в кабину, разделся и наперекор трусливым содроганиям тощего тела встал под ледяную струю.
В дом он примчался весь синий, в гусиной коже, громко клацая зубами. Зато головной боли как не бывало.
— Вот и отлично! — Примитивист развернул газетный кочан и достал из него кастрюлю, открыл крышку и положил себе картошки. — Сливочного масла у нас нет, но знатоки уверяют, что с подсолнечным — это уж чисто по-крестьянски, как в ранешние времена…
Саша пододвинул хозяину фирменную бутылочку с подсолнухом на этикетке, видимо тоже купленную сегодня утром. Володя ожесточенно навалил себе в тарелку картошки, размял, полил маслом и принялся за еду.
— Нравится мне, как ты живешь! — болтал Саша с набитым ртом. — Твой ветхий кров и буйная сирень. Ты очень правильно, ты мудро живешь. Природа одарила тебя колоссальной чувствительностью. Это хорошо, это замечательно. Как ты вчера вспыхнул весь и задрожал! Ты ведь не был пьян, с тобой приключился нервный обморок. Значит, ты в нее влюблен! Не только Пушков, но и ты. Боже мой, как это прекрасно! — Саша блаженно помотал бородой. — Но ты когда-нибудь думал о ней как о живой? Не о девушке на портрете, а о реальной Таисии Кубриной? Сколько ей сейчас лет? Должно быть, около восьмидесяти. Дряхлая старуха!
Володя отшвырнул вилку:
— Замолчи! Сейчас же замолчи!
Саша в упоении схватился за голову:
— Слушай, я непременно напишу твой портрет. Какие у тебя сейчас бешеные глаза!
— Ты напишешь? — Володя засмеялся довольно неестественно. Ему было не до смеха. — Ты бездарный мазила! Пошляк! Халтурщик! Вор!
Саша побледнел, лицо его перекосилось.
— Ты меня совсем не знаешь, — тихо сказал он. — Почему ты себе позволяешь судить о человеке, не зная о нем буквально ничего?
Володя смущенно зашарил по столу, отыскивая вилку. Третий раз ему бросили упрек в том, что он судит о людях без достаточных оснований. Первым был Фома, вторым — босс Юра. И вот теперь Саша. Как сговорились! Но раз уж его загнали в угол, он не будет с ними валандаться.
Володя привстал и нагнулся к примитивисту:
— Где картина? Вернули Фомину?
Сашино лицо прояснилось.
— Ах, вот оно что… Ты так и не понял. А я-то думал, что ты разбираешься. Это же был не оригинал, а тоже копия. Я написал две копии. Плохую повесим в кафе, а ту, что получше… — Саша неопределенно пожал плечами.
— Куда же ту, что получше? Собирались тайком подменить ею оригинал?
— Опять ты торопишься! — огорчился Саша. — У тебя непомерно развито воображение, но житейская сообразительность стоит на нуле. Ты неглуп, талантлив, но наверх ты не пробьешься. Так и застрянешь в глубинке.
— Ну и пускай застряну! — отрезал Володя. — Тебе же самому так нравится моя жизнь! — Он передразнил со злостью: — Моя сирень и мой ветхий кров! Но ты-то сам чем выбился из своей глубинки? И для чего выбился? Чтобы халтурить и подделывать картины?
Саша помотал головой:
— Если бы это была подделка, на ней оказались бы подделанными и подпись художника, и следы времени. А я писал обыкновенную копию, которая будет висеть в кафе. Но, понимаешь, Юра ее забраковал.