— Самое мое любимое! — заявил Фомин, — Я принимаю приглашение. А ты, Киселев?
— И он принимает, — ответила за Володю Валентина Петровна.
Скобенников, прощаясь с Фоминым, что-то шепнул ему на ухо. Что-то очень важное, как понял Володя по вытянувшемуся лицу Фомина.
VIII
На другой день Володя поднялся пораньше, торопливо поел, взял приготовленный с вечера этюдник и отправился осуществлять свой тщательно продуманный план. Посад просыпался, хлопали калитки. За монастырем вставало солнце. Володя полюбовался на порозовевшие башни и купола, на небо цвета спелой антоновки. Еще бы немного облаков! Они бы пригодились Володе для антуража. Почему-то зеваки убеждены, что художника вдохновляют эффектные облака. «Обратите внимание, — советует зевака, — во-о-он то облако похоже на бегемота». Будто художник может написать на небе бегемота! Облако пишут как облако. Из всех неэстетичных сравнений Володе казалось допустимым только одно. Танька в детстве прозрачно намекала брату, что облака очень похожи на мороженое. У нее рано проявилась склонность к прикладному искусству. Выучится на художницу — нарисует рекламу: все небо в пломбире. Володя-то ей покупал обычно молочное, за одиннадцать копеек.
Для начала Володя забежал в музей и попросил сторожиху тетю Дену передать Ольге Порфирьевне, что ее заместитель появится на работе только во второй половине дня. Володя был уверен, что узел развяжется раньше полудня, но на всякий случай оставил запас времени.
Из музея он направился в клуб. Тут все двери и окна были настежь, по этажам слышалась перекличка пришедших спозаранку уборщиц. Ночная сторожиха уже ушла, дневная дежурная с красной повязкой еще не появлялась. По утрам, до прихода Анфисы Петровны, тут не изображали сверхбдительность.
Володя вошел в вестибюль, постоял, послушал. Из переклички уборщиц складывалось вполне определенное представление о том, что делается в клубе, и не только в клубе, но и во всем Путятине. Володя получил кое-какие сведения, имеющие непосредственное отношение к делу о краже четырех фотоаппаратов. Затем он прошелся по вестибюлю, внимательно перечитал объявления, нашел расписание дежурств у радиопередатчика, полюбовался фотовыставкой, обратив при этом внимание, что мышь больше не грызется. Из вестибюля Володя, никем не остановленный, поднялся на второй этаж, прошел закругляющимся коридором до бывшего туалета, вернулся в фойе второго этажа, потрогал для чего-то сбитые из досок щиты, прикрывающие винтовую лестницу.
Остановка автобуса № 1 «Вокзал — Посад» находилась в квартале от клуба. Сев в автобус, Володя увидел за рулем рыжего парня. На конечной остановке возле монастыря рыжий вылез из кабины с гаечным ключом, откинул какую-то заслонку и сделал вид, что занимается самым срочным и необходимым ремонтом. Это был, конечно, упомянутый Анкудиновым Митя, поклонник Веры Каразеевой.
Бодро помахивая этюдником, Володя пошагал вверх по булыжной мостовой XVII века. Еще вчера вечером он набросал план подворья и определил, из какой точки он сможет контролировать и главный вход, и спуск в подземелье, и монастырскую гостиницу, и крыльцо справа от Никольской церкви, и часть сада с лазом. Все линии наблюдения сошлись на паперти Успенского собора. Расположившись там и удостоверившись в превосходном обзоре, Володя раскрыл этюдник и приступил к работе.
Ни одно знание не бывает лишним. Володе сейчас очень пригодилось знакомство с примитивистами, расписывавшими новое кафе. Избрав их трактирную манеру, он в полчаса намалевал колокольню Никольской церкви, кусок стены и надвратную церковь Архангела Михаила.
У художников в ходу критическое замечание, что «краски кричат». На Володином этюде они не кричали. Они вопияли, стонали, хрипели. Но Володя уже не глядел на свое творение, он не спускал глаз с монастырского подворья.
Немногие из монастырских жильцов торопились на работу — тут теперь в основном обитали пенсионеры. Последней скрылась в воротах Вера Каразеева. На Володин взгляд, она оделась слишком экстравагантно для будничного утра. Красная юбка до пят, синяя, тесно облегающая трикотажная кофта с большим вырезом. Из-под юбки выглядывали все те же золотые босоножки. «Возможно, они у нее единственные. Но возможно, для Веры вся жизнь — сцена, и она собирается прошагать по ней не в простых, а в золотых босоножках».
Оставшиеся жильцы сновали по хозяйству — выпускали кур, развешивали на веревках белье, несомненно не досохшее вчера, но не оставленное на ночь из опасения перед Петуховыми.
Братья Петуховы не показывались. Их мать вышла из дома в четверть девятого и отправилась с большой кошелкой по своим делишкам, явно не смущаясь своего засаленного платья. Братья, возможно, еще спят. Или не ночевали дома.
На крылечке справа от Никольской церкви показался свеженький, выспавшийся, умытый Женя Анкудинов. Осмотрелся по сторонам, протер очки и еще раз осмотрелся. Обнаружив — не сразу — на паперти художника, погруженного в работу, Женя принялся кружить по двору. С каждым кругом он оказывался все ближе к каменным ступеням и наконец осмелился подняться.
— Извините, можно посмотреть, как вы пишете?
Володя в ответ буркнул невнятно. Женя принял это за разрешение и стал у Володи за спиной.
«Вежливый мальчик, — подумал Володя. — Извинился. Но почему-то не поздоровался, хотя он меня знает, мы уже дважды встречались. Ладно. Сейчас он начнет приставать с вопросами, и можно будет шугнуть: „Мальчик, ты мне мешаешь, ступай отсюда…“
Но Женя не задавал вопросов и даже не сопел. Он тихо стоял за спиной, понуждая Володю продолжать мазню. Разговор пришлось затеять самому:
— Ты что же не поздоровался?
Женя ужасно смутился:
— Простите, я вас не узнал. Только сейчас, по голосу. У меня зрение плохое.
Вот оно что! Нечаянно Володя задел больное место мальчишки. Женя плохо видит, а в темноте, когда люди с нормальным зрением различают только очертания предметов, мальчишка, наверное, вообще, как слепой. — Володе хотелось загладить свою бестактность.
— Мне очень понравились твои работы на фотовыставке в клубе.
— Спасибо, я рад, что вам понравились, — скромно ответил Женя.
— Лучше всего тебе удаются портреты. Чувствуется, что ты стремишься передать характер человека. Я обратил внимание на несколько снимков девушки из самодеятельности. Как ее… Забыл фамилию…
— Вера Каразеева. Она здесь живет, в монастыре.
— Каразеева? Вот скажи хотя бы про Каразееву. Какой ты хотел ее изобразить?
Женя задумался.
— Она добрая… — медленно начал он. — Верит людям. Ей скажи — она верит. Я ей однажды сказал, что у меня фотоаппарат с цветными линзами, она поверила. Приходит и говорит Валерию Яковлевичу: «Пускай другие меня не снимают. Пускай только Анкудинов, у него цветные стекла».
«Верит людям? — Это сообщение Володю очень заинтересовало. — Но не поверила, что старший Петухов — вор…»
Как только дошло до любимого дела, Женя оказался разговорчивым.
— Я всех соседей снимаю, когда попросят, а когда и сам, скрытой камерой. Бабушку Семенову с козой я хотел на конкурс послать, но дед отсоветовал. Говорит: «Уж больно они вышли друг на дружку похожи — Семенова и коза».
— А ребят, приятелей своих, ты тоже снимаешь?
— Здесь нет ребят, которых интересно снимать. В нашем подъезде живет Петухов, но я с ним не дружу.
— Петухов? — переспросил Володя. — Где-то я слышал эту фамилию. Да, говорили мне… Известный всему городу хулиган.
Женя отрицательно мотнул головой:
— Он не хулиган, просто дурила. Я не вижу в темноте, а он нарочно заведет в подземелье и убежит. Я его просил вчера подсветить при съемке, это не трудно, только подержать лист бумаги, чтобы от листа отражался свет. Он не захотел. Ему когда надо, я пожалуйста… — Женя осекся, чуть не сболтнув лишнее.
Володя сделал вид, что ничего не заметил. Решительно ткнул кистью в кармин и влепил красный блик на зеленый купол церкви Архангела Михаила. На мальчишку Володина смелость, кажется, произвела потрясающее впечатление.
— Можно, я вас сфотографирую?
Не дожидаясь ответа, Женя умчался в дом и тотчас выскочил со своей замечательной фотокамерой.