— Спасибо, дальше я сама, — говорит она.
— У меня приказ. — Он смотрит немного виновато. — Да мне совсем нетрудно, я вас провожу, мало ли что.
— Хорошо.
Дана идет к столику регистрации, там для нее оставлен билет. Парень идет следом, и Дане приятно идти рядом с ним, чувствовать, что она не одна в толпе абсолютно чужих людей. Чужих? А вот и нет. Парень остановился у расписания. Где она могла его видеть?
«Это тот самый тип, что привез мне документы. Они проверяют, действительно ли я уехала».
Дане становится не по себе. Она проходит контроль, провожающий ее парень подает ей сумку — багаж уплывает. Водитель молча жмет ей руку.
— Счастливого пути. Возвращайтесь. И не волнуйтесь, все будет в порядке, мы проследим.
— Вы очень добры. Спасибо.
— Счастливого пути. Черт, мне так жаль…
Он резко поворачивается и уходит. Дана чувствует его эмоции.
«Ему действительно жаль. Человек — уязвимое создание. Но это — пока он жив, а я умерла, умерла. Моя девочка, моя малышка, маленькая принцесса в розовом платьице… Ничего, детка, мама их всех достанет».
Город знакомо хмурится из-под коричневого облака смога. Дана перепрыгивает через лужу и идет на стоянку такси. Машин много, водители наперебой предлагают ей свои сомнительные услуги. Дана выбирает относительно новую «девятку» и называет водителю адрес.
За окном машины скалится проспект. Здесь еще не чувствуется осень. Разделительная полоса на дамбе освещена, бетонный комсомолец все так же хмурится из-под козырька буденовки. В салоне слышны позывные радиостанции. Дана расплачивается и выходит. Вот и знакомый дом. Она открывает ворота своим ключом. Навстречу с визгом бросается огромный волкодав Жак, норовя лизнуть ей лицо.
— Дана!
Отец осунулся и сильно поседел.
— Привет, папа.
— Я рад, что ты приехала. Иди в дом, сейчас будем ужинать.
Дана вздыхает. План немного не удался. Ладно, как-нибудь перетерпится. Она треплет Жака, потом заходит в дом. Здесь все по-старому. Все тот же запах, большая люстра в холле. Она поднимается наверх. Лека что-то увлеченно строит из кубиков. Дана садится рядом с ним.
— А где Аня? — Сын даже не повернул головы.
— Ее нет.
— И Лиды нет?
— Да.
— Я строю домик.
Дана молча прижимает ребенка к себе. Это все, что у нее осталось. Она должна жить. Лека ни в чем не виноват.
— Даночка, комната готова.
— Спасибо.
Она старается не смотреть на мать. Екатерина Сидоровна как-то сразу догнала свой возраст, горе согнуло ее. Дочери тяжело это видеть, и она проскальзывает в свою комнату.
Здесь все по-старому. Те же золотистые обои и шторы, так же стоят книги на полке и Барби, которую когда-то привез ей Виталька. И красная бархатная шкатулка-сердечко, подаренная Цыбой. Дана так и не решилась увезти ее, сердечко скучало бы по этой комнате.
Дана разбирает вещи и переодевается. Эта комната всегда ждала ее. Дана чувствует себя здесь защищенной, как и в своем оставленном доме. Это тоже ее дом, и она, возможно, снова будет тут жить. Или нет? Нет. Она понимает, что не сможет остаться. Там, под Питером, ее дом и сад, который посадил Стас. Там она была очень счастлива…
— Даночка, иди ужинать.
Все как раньше. Дана спускается в столовую. Мама постаралась, наготовила, но она не может есть.
— Дана, съешь немного помидорного салата, ты любишь его.
«Я умерла. Но я люблю родителей. Почему же мне с ними так тяжело? Больно притворяться живой. Нельзя, чтобы они заметили. Нельзя, чтобы они поняли, что меня уже нет».
— Мы тут подумали с мамой и решили: съезди отдохнуть, тебе надо переменить обстановку. Лека побудет у нас, а ты успокоишься, наберешься сил. Ты меня пугаешь сейчас. Ну, как? — говорит отец.
— Не знаю. Может, позже.
— Дана, я только предложил. А ты решай, как лучше. Завтра пойди погуляй, на тебе лица нет. Иди спать, Дана.
«Бедные папа с мамой! Они чувствуют, что все идет не так, но ничего не могут контролировать. Потому что меня уже нет. Я сама себе снюсь».
Дана ложится в постель, приготовленную мамой, но сна нет. Зачем сон мертвой женщине?
3
Все имеет свое начало. Тридцать лет назад в захолустный городишко приехали новобрачные. Они только что поженились, были молоды, счастливы и полны радужных планов — в то время большинство людей надеялось на лучшее. Шел семьдесят шестой год, народ ударно трудился на благо великого государства, и практически никому даже в голову не приходило, что может быть иначе. Те, кого подобные мысли посещали, состояли под неусыпной охраной санитаров или тюремного конвоя.