Глава 5
Каждая ссора — кирпич в эту берлинскую стену
Между нами, но в тебя я по-прежнему верю.
Не уходи сама, время
Все эти песни, депрессия, быть вместе
Прямо в цели, никаких побочных эффектов
Хочу быть первым и последним.
Кстати спой мне нашу песню, а я подвою
По-твоему я пьяный что ли
Пусть комом в горле обида душит
Я не притронусь к алкоголю
Я понял, что высматривать среди непристойных
Девушку, которая будет тебя достойна
Это ровень, что питаться как скот со стойла
Мне брезгливо чересчур, нет уж, увольте
Всё хорошо, вроде, знаешь, но если что-то
Пойдёт не так, то до марта три субботы…
Когда зима придёт в феврале,
Я смогу жить, не думая о тебе.
И зайдёт по полудни когда луна,
Лишь тогда я смогу позабыть тебя.
Твой голос, твой образ.
Лишь тогда я смогу позабыть тебя.
Лилит.
Опять снег… Хлоп, хлоп… Он падает с крыш домов, тихими шлепками прямо на грязный асфальт. Но ничего, скоро он укроет землю и тогда уже не будет смешиваться с грязью, отливая бликами на солнце. Я хочу быть снегом…
Нет, я хочу быть птицей. Улететь далеко — далеко, туда, где не будет никого и ничего. Где буду только я. Где не будет дня, даты, когда я потеряла ее. Где этой минуты, этого часа не наступит. Я хочу улететь…
Странно, он забыл, а я помню, будто и не прошло года, будто я все в той же больнице с ней на руках, теплое, маленькое тельце и остановившееся на веки сердечко. Оно не стучало больше, а вот мое тогда разрываясь отбивало ритм. А ведь, я его больше не слышу — свое сердце. Я его не чувствую. Ничего не чувствую. Это так странно. Словно, ее остановилось, а мое — умерло. Один, мимолетный взгляд на часы. Еще пара минут, год назад, еще пару минут оно билось, год назад.
Свет фар отразил в стекле окна меня. Все такая же. Не изменилась, как будто мне семнадцать, как будто прекратила рост. Он меняется, а я нет. Интересно, я навсегда останусь такой? Или проснувшись однажды, из зеркала на меня посмотрит старуха? Поскорей бы, когда уже я смогу состариться и умереть? Или просто умереть? Не терпиться уйти… из опостылевшей жизни.
— Лилит, я думал, что ты уехала вместе с братом — а, Ян, даже не слышала, как он подошел.
— Нет. Хотела еще поработать… Но, снег вот пошел — бессвязно и жалко, а по-другому теперь не могу.
— Ты любишь снег? — встал рядом Ян тоже взглянул на снегопад за окном.
— Не знаю… Раньше не любила, а сейчас… Не знаю — кажется, я повторяюсь.
— Он напоминает мне тебя — чересчур серьезно заявил Брэнс.
— И чем же?
— Чистотой.
Я не удержалась и засмеялась. Смех был невеселый, даже истеричный, но я впервые смеялась с того дня… Да, впервые с ее смерти… Ян говорил такую глупость, что не рассмеяться было грех. Грех… Хорошее слово, емкое, ме оно нравится. Определяет меня, жизнь, судьбу…
— Не надо, пожалуйста. Умоляю тебя, не надо!
Он кричал, болезненно обнимая, сжимая плечи, вдавливая мое лицо в свою грудь, беспорядочно гладя по спине. А я… Я не вырывалась, смеясь и чувствуя, как соленная влага пропитывает его рубашку, опять… Минута… вторая… Я вцепилась в него, крепко чувствуя, как ломаю ногти. Я больше не могу терпеть, больше не могу…
— Молила Бога… Так недолго… наслаждалась этим счастьем. Господи, не забирай родную… И я отвечу за все ошибки! Сколько раз я кричала это, сколько раз я шептала, но меня не прощают!
— Лили… Девочка, как ты не понимаешь? Это — жизнь, так бывает. Тебя не наказывают, ты ни в чем не виновата. Прости уже себя! Прости и отпусти эту боль. Не мучай себя больше, прошу тебя — и столько мольбы в этом голосе, столько не сказанного.
— Почему ты так добр? Почему не винишь?…
— Глупая, ты бы стала винить свое сердце, свою душу, свой свет? Стала бы? — больные глаза, несчастные, как у побитой собаки, почему я раньше не видела этого? Или просто не хотела видеть?
— Тебе плохо? — холодными ладонями я взяла его лицо.
— Плохо… черт возьми! Мне очень плохо! Душа — мимолетная усмешка — не думал, что у меня она есть, но она так болит. Каждый день, утро, ночь — не имеет значения. Она все время ноет, эта боль не прекращается. Я не могу ее остановить, чтобы не делал. Стоит мне посмотреть на тебя и она начинает болеть, стоит отвернуться и боль становиться сильней. Что это? Наверное, любовь — и он отпустил меня, отошел и попытался улыбнуться, только вот, лицо его вместо улыбки искривилось.
— Ян…
— Не надо, я и так все знаю. Молчи, сегодня я должен утешать тебя. Ведь уже год… Да? — опять маска, но какая-то потрескавшаяся и сломанная маска, испорченная, сквозь нее я могу видеть, какой он.