Надвигалась непогода, в воздухе наползала зловещая дымка, очертания далекого мыса стали сереть, воздух больше не был прозрачным. Нагнув голову, я тащилась вперед, преодолевая встречное сопротивление ветра. Монотонно шуршал каяк за спиной, изредка я оглядывалась, чтобы удостовериться: не увязался ли за мной любопытный белый мишка.
Изрядно вымотавшись, я дотянула каяк до водного пространства мелководной лагуны. Многочисленный отмели-косы глубоко, почти до середины вдавались в нее, крутые волны бороздили акваторию, но, обессилев за какой-то десяток километров суши, я радостно спустила свой кораблик на эту воду.
Злые пенные волны не позволяли продвигаться вперед — на гребле меня неумолимо сносило обратно, до боли леденели пальцы, сжимающие мокрое весло. Не желая мочить ботинки, в гидроштанах на босу ногу, увязая в илистом дне лагуны, брела я по колено в воде у кромки берега, впервые проклиная Чукотку со всем ее транспортом вместе взятым.
Небо потемнело. Хмарь окутала очертания предметов, вешки-столбики для песцовых капканов выплывали мне навстречу из тумана. Я монотонно прошла мимо остатков скелета кита, даже не удостоив их вниманием: мой мозг уже тоже был изрядно затуманен.
Наконец появились очертания долгожданной избы. Лаем встречают меня собаки. Мужчины, вышедшие на улицу, смотрят, чинно ожидают моего приближения. Хозяйка чукчанка — пожилая женщина — выбегает мне навстречу и помогает волочить каяк — это так трогательно. «Зови меня баба Вера», — улыбается она.
Здороваюсь со всеми, меня приглашают в дом — небольшой деревянный балок с пристройкой-сараем. В домике одна жилая комната, длинная и узкая, с единственным окошком в торцевой части. При входе небольшая металлическая печка, рукомойник с раковиной, шкафчик с кухонной утварью. Две кровати друг против друга, застеленные шкурами, и узкий низкий стол между ними. Вот такая нехитрая обстановка семьи морских охотников — бабы Зины и деда Алексея. По соседству с ними в балке в то время жили еще трое охотников. Тем летом им не удалось заготовить достаточного количество моржей — основной пищи морских чукчей, и люди явно бедствовали.
— Чем же тебя кормить? — всплеснула руками хозяйка. — Ты ведь голодная, а ничего, кроме сырого мяса нет! Сейчас лепешки поставлю.
— Я все ем, — заверила я, начиная отогреваться от радушия и тепла.
Передо мной на столе появляется доска и небольшой кусок слегка обвяленного суховатого темно-вишневого оленьего мяса. Большим ножом отрезаю твердые ломтики этого удивительного кушанья и отправляю в рот.
Сутки мы пережидали непогоду с проливным дождем, а потом Алексей Иванович Кайы с двумя охотниками попытался подвезти меня на моторной лодке к причалу Ленинградского, откуда до самого поселка оставалось всего 12 километров. Вдоль берега все пространство было забито льдом, но на удалении нескольких километров от суши была вероятность открытой воды.
Мотор залило дождем, он долго не заводился. Наконец, мы немного отъезжаем от берега, лавируя между льдами, но мотор снова глохнет. Ветер пока не сильный, низкая облачность, видимость километра три, начинает сыпать снежная крупа. Молодой парень голыми руками копается в моторе. Холодно сидеть посреди Ледовитого океана без движения. Охотники поминутно курят, они совершенно спокойны. Вчера я слушала рассказ об обыденной вещи: как прошлую ночь мужики провели на льдине в открытой океане (мотор забарахлил), а в темноте возвращаться ледяными лабиринтами на сушу было опасно — налетишь на подводную глыбу, получишь пробоину — и поминай, как звали. Просто сидели всю ночь, кемарили до рассвета. Ни кукулей, ни теплых шкур на охоту не берут — лишний вес и объем. Да, тяжела работа охотников. Этим летом им удалось добыть всего трех моржей.
Мотор починен, но он ломался еще раз двадцать, пока мы, следуя вдоль ледяного затора, удалялись от берега и старались продвинуться в сторону причала. Местами мы следовали коридорами спрессованных льдин, разрезанных строго по вертикали так аккуратно, будто здесь орудовали горячим ножом. Это была работа ветра, он нагонял массивные ледяные поля друг на друга, они прессовались, а потом снова разъезжались. Страшно было вообразить, что случится с нашей лодчонкой, попади она в такой пресс.
Облачность поднялась, показался маяк у причала Ленинградского, но сплошные льды никак не пускали нас на сушу. Мы вылезли на матерую обширную заснеженную льдину, прижатую к краю спресованного ледяного хаоса, голубых прозрачных льдин, поставленных на попа, высоко торчащих над поверхностью этого простора, среди снежных глыб, водных провалов, трещин, разводий километрах в семи от берега напротив маяка. Затащили лодку на льдину.
На темном ограниченном водном пространстве, словно в бассейне, резвилась стая нерп, казалось, они почти не боялись нас. Охотники рассредоточились по льдине и с колена стали стрелять по выныривающим тюленям из мелкашек. Убитого зверя нужно было немедленно вытаскивать из воды, иначе он мгновенно тонул. При удачном выстреле моторка тут же спихивалась в воду и нерпу подцепляли багром. Когда кровь попала в воду, звери тут же стали осторожнее, выныривали теперь дальше от льдины. Удалось добыть трех нерп, не утопив ни одной, и это в нынешнем сезоне было большой удачей. Молодой парень улыбался во весь рот, вожделенно потирал руки: «Наедимся вечером!» Это был настоящий праздник для них.
Мотор часто глох, мужики привычно неторопливо чинили его, добрались до Якана мы лишь в сумерках. Разделывать нерпу уже не было сил, баба Вера позвала всех есть похлебку, но передо мной извинилась и сказала, что мне такого лучше не кушать. И что, хотя я и ем сырое мясо, подтухшую рыбу и пахучий нерпичий жир, сегодняшнее блюдо мне лучше даже не пробовать. Похлебка из тухлого мяса так сильно пахла, что они все пошли есть в соседний балок, оставив меня с кастрюлькой каши. Копальхена — кусков кислого моржового мяса с жиром, основной пищи морских чукчей — мне попробовать у них также не удалось ввиду отсутствия такового.
Утром я разобрала каяк и отправилась вдоль берега к Ленинградскому. До этого оплота цивилизации теперь оставалось всего пятьдесят километров. Ветер наконец-то был мне почти попутным. Вдоль кромки моря, узенькой полосочки воды перед забитым кусковым льдом простором, тянулась полоса галечника, но теперь, после дождя, она была рыхлой, и ноги немного буксовали в ней — чтобы берег превратился в идеальную дорогу, нужен был хороший заморозок. И все же идти вдоль берега было бы замечательно, если бы не ловушки проток. Вдоль берега моря, параллельно ему, часто тянутся лагуны, и вход в них из моря бывает размыт, если давно не было штормов. Этих входов может быть несколько, и они весьма глубокие. В этом году из-за льдов штормов не было, и устья лагун были открыты, поэтому мне вскоре пришлось свернуть на заболоченную тундру, чтобы огибать обширные заливы-щупальца лагун заранее.
Лишь на следующий день, заночевав в пустом балке с печкой-бочкой, я увидела тот самый маяк, к которому мы доплыли на моторке. За ночь снова наступила зима, но добротный балок не дал мне замерзнуть. Печку я топила огромными кусками плавника, толстыми бревнами, и, если бы не припасенный заранее пузырек с соляркой из Биллингса, без топора мне, возможно, не удалось бы развести огонь из этаких толстенных поленьев.
За маяком на берегу перед обширной лагуной раскинулся поселок старателей — десяток балков, он явно был жилой, но его недавно оставили на зиму — сезон закончился. От маяка на поселок Ленинградский тянулась широкая полоса вездеходных следов. Неприглядна тундровая «дорога»: на протяжении метров трехсот параллельно друг другу тянутся вездеходные колеи, заполненные густой, не замерзшей пока жижей. Каждый раз вездеход норовит пройти по новому месту, чтобы не завязнуть в старом заболоченном следе. Да и пешеходу легче идти по нетронутой болотистой тундре, чем по колеям. От берега до поселка было километров 12, и, нахлебавшись грязи распутицы, я буквально считала последние метры до начала жилья, твердого грунта.