Рита Навьер
Одна на миллион
1
Я ликовала. Это был успех. Триумф! Я и чувствовала себя триумфатором. Потому что сделала то, что не сумел даже мой отец.
Пока ехала в такси, с наслаждением представляла, как вытянется от удивления его лицо, как будут кусать локти от зависти мои дорогие коллеги и, конечно, как искренне обрадуется Соболев. Мой Соболев. Хотя, конечно, сначала тоже удивится.
Да мне и самой до сих пор не верилось, как неожиданно легко получилось то, что безуспешно пытались сделать многие. Причём удалось не просто взять интервью у самого Кравитца, – лично, без всяких там его пресс-секретарей, которые и близко к нему никого не подпускают – но и заручиться его твёрдым согласием подписать контракт с отцовским «Мегатэком». Это победа. И прежде всего, победа в нашей негласной войне с отцом.
Сообщать по телефону радостную весть ни отцу, ни Соболеву я не стала, хотя и изнемогала от нетерпения. Но такие вести хочется преподносить лично и наблюдать впечатление.
Наконец, такси остановилось у центрального входа «Мегатэк». Я влетела в холл, едва не поскользнувшись на глянцевом полу. Россыпь точечных светильников отражались на его гладкой поверхности так ярко, что почти слепило. Огромные настенные часы показывали без четверти семь.
Чёрт, из-за пробок на мосту не успела приехать до конца рабочего дня. Ну, ничего, Соболев всё равно никогда не уходит вовремя, а отец так тем более вечно задерживается допоздна. Потому что днём он обычно разъезжает по объектам или торчит на заводе, а в головном офисе появляется только утром и уже вечером.
Немного поколебавшись, я поднялась на лифте на шестой этаж. Сначала поделюсь с Соболевым, а уж потом расскажу отцу.
Я подходила к его кабинету и чувствовала, как с каждым шагом стремительно учащается пульс, как внутри разливается тягучее тепло и в груди вибрирует лёгкая дрожь. Реакция моего организма на Соболева неизменна и мне не подвластна, хотя обычно я старательно её скрываю от всех и от него – в первую очередь.
Но сейчас… сейчас я так рада и так горда собой, – чёрт, впервые в жизни я именно горда собой! – что больше не хочу притворяться. Не хочу делать вид, что он мне безразличен. Я замерла на секунду у его двери, предвкушая, как он посмотрит на меня, как в чёрных глазах снова полыхнёт огонь, и сердце сладко сжалось.
Я потянула ручку, но кабинет оказался заперт. Постучала – тишина. Где он? Неужели ушёл? Я разочарованно выдохнула. А, может, Соболев спустился к нам в отдел? С проверкой, например. Или дать задания назавтра.
Зачем гадать? Можно ведь и позвонить. Я набрала его номер, но вместо гудков услышала: абонент недоступен. Вот же досада! Зато увидела кучу пропущенных от отца. Ну да, во время интервью с Кравитцем звук я отключила и, как всегда, забыла потом включить. Но отец никуда не денется, а вот увидеть Соболева, причём как можно скорее, для меня как будто стало жизненно важным.
Я шла по коридору к лифту, и сердце понемногу успокаивалось.
Однако в нашем кабинете Соболева тоже не оказалось. Там вообще сидела лишь одна Марина, менеджер по рекламе, и что-то обсуждала по телефону. Остальные, очевидно, уже разбрелись по домам.
Марина, завидев меня, прикрыла трубку ладонью и зашептала:
– Подожди минуту!
Я устало опустилась в своё кресло. Ладно подожду. Если Соболев ушёл, то и мне торопиться некуда. И всё же я снова его набрала, и опять – тщетно. Недоступен. До чего же удручающее слово, особенно когда абонент так тебе нужен!
Наконец Марина закончила свои переговоры, водрузила трубку на место и неожиданно сухо сказала:
– Тебя Сергей Иванович срочно вызывал. Иди прямо сейчас, он тебя ждёт. Уже несколько раз звонил, спрашивал, пришла ли ты.
Я пожала плечами.
– Да, отец и мне звонил, но я занята была. Сейчас поднимусь к нему. А Соболев уже ушёл?
– Да, – она отвернулась к монитору, но от меня не ускользнул её мимолётный неприязненный взгляд. Я озадачилась.
Не секрет и не новость, что в отделе меня недолюбливают, особенно девочки. Они обожают Соболева, они его чуть ли не боготворят. Причём подозреваю, что не только как начальника, но и как мужчину. Когда он заходит к нам в отдел, а это несколько раз в день, они слушают его, открыв рты, пожирают глазами, как голодные кошки, млеют и превращаются в слабоумных. И потом ещё несколько минут после его ухода сидят и блаженно улыбаются. И уж конечно, от них не укрылись наши взгляды и наши двусмысленные диалоги.
Однако Марина – единственная, с кем у меня сложились вполне тёплые и даже, можно сказать, дружеские отношения.