— Удобно? — спросил Никита, когда, спустя минут десять я наконец перестала вертеться и более или менее устроилась.
— Могло бы быть и хуже, — перевернувшись лицом к стене и спиной к нему, ответила я.
— Сладких снов.
— Спокойной ночи.
Вскоре я услышала за спиной сначала скрип скамеек, а затем и половиц. Обернувшись, я увидела, как Никита тащит со сцены шубу Деда Мороза. В какой—то момент он остановился на месте, надел ее и погладил себя по невидимой бороде, приговаривая что—то одними губами. Я хихикнула в кулачок, чтобы не привлекать к себе внимание.
Когда Никита улегся, я снова повернулась к стене. Спать мне не хотелось, и даже тогда, когда Никита где—то за моей спиной тихонечко засопел, я продолжала смотреть в одну точку, думая обо всем одновременно. Мне казался странным или даже диким факт того, что я лежала в актовом зале после закрытия школы и собиралась укладываться здесь спать, и это буквально в паре шагов от мальчика, с которым я была знакома одиннадцать лет, но которого практически не знала. Это и смущало меня и заставляло в предвкушении ожидать завтрашний день, чтобы Никита повел меня в такие уже знакомые кабинеты, на которые я смогу взглянуть совершенно по—новому.
С мыслью о том, что Варя убьет меня, если я не использую эти дни для того, чтобы, наконец, отдохнуть, я закрыла глаза и практически сразу же отключилась.
Проснувшись посреди ночи, я обнаружила сложенную Никитину толстовку под своей головой.
========== Глава 4 ==========
Комментарий к Глава 4
* бас-гитарист Led Zeppelin, мультиинструменталист.
** - Talking to the Moon (Bruno Mars)
На следующий день я проснулась от того, что кто—то варварски шумел прямо у меня под ухом. Я открыла один глаз. Привыкшая видеть вокруг себя космический полумрак, я немного огорчилась, когда в лицо ударил свет дневной лампы, тускло освещающий деревянные стены актового зала. Странно, но раньше я никогда не замечала, что они выполнены в стиле мозаики — деревянные прямоугольнички от бежевого до красного складывались в большие ромбы.
Я открыла второй глаз и лениво потянулась. Тело ломило от непривычно жесткой постели, а на лбу чувствовалась липкие следы пота — ночью было очень душно. Причиной моего пробуждения оказался Никита, который копошился в своем рюкзаке с таким серьезным видом, словно от этого зависела его жизнь.
— Доброе утро! — произнесла я как можно громче.
Никита вздрогнул и глянул на меня глазами, полными непонимания и страха. В голове промелькнула мысль о том, что он захочет ударить меня своим рюкзаком за такую глупую выходку. Но его взгляд поменялся сразу же, как только он столкнулся с моим.
— Женщина! — Никита вскинул руки вверх. — Ты хочешь, чтобы я скопытился от сердечного приступа?
Я села в своей наспех придуманной постели и принялась массировать шею.
— Это тебе за то, что поднял меня своим шуршанием.
— Что? Да я специально старался не шуметь, чтобы тебя не разбудить!
— В таком случае, ты очень громко не шумел, Никит.
— Ну простите, Ваше Высочество!
Я закатила глаза. Никита снова сгорбился над своим рюкзаком.
— Что ты ищешь? — я слезла на пол, немного попрыгала на месте, чтобы ноги перестало колоть, а юбка более или менее расправилась, и подошла к Никите.
— Кое—что … Что должно быть где—то здесь …
Вскоре вещей на полу оказалось больше, чем в рюкзаке. Я присела на корточки и взяла в руки первую попавшуюся тетрадь — ею оказался сборник, содержащий в себе алгебру, химию, русский язык, всемирную историю и несколько листков под расписывание чернил и небольшие зарисовки в стиле абстракционизма. Я толкнула Никиту локтем и ткнула пальцем на один из рисунков.
— Это ромашка?
— Что? Это рука робота, просто не дорисованная.
— И не надо дорисовывать. Скажу тебе честно, рисование не входит в возможный список всех твоих талантов.
Никита отвлекся от рюкзака и поднял на меня глаза.
— Да, я в курсе, спасибо, — произнес он, надув щеки, а затем добавил: — Только это не мои рисунки.
Я пролистала все Никитины тетради. Кроме полного отсутствия организованности я заметила, что в каждой из них было несколько страниц, отведенных под чьи—то художественные эксперименты. Ничего из этого и близко не напоминало почерк человека, который знает, что рисует.
— А чье это? — спросила я. Внутренний голос предложил уточнить: — Твоей девушки, может?
Никита наконец нашел в сумке то, что с таким упорством искал — я поняла это по тому, с какой резкостью он выпрямился. В его руке был зажат какой—то сомнительного вида кулек.
— Нашел! — Никита в буквальном смысле сиял.
Он принялся разворачивать пакет, а за ним еще один. Когда он дошел до слоя фольги, я почувствовала стойкий запах копченой колбасы. В животе предательски заурчало, и я прижала к нему ладонь в надежде, что Никита не услышал.
В пакете оказался большой бутерброд с двойным слоем колбасы, помидорами и сыром.
— Ты не думаешь, что он мог испортиться? — спросила я, когда Никита впился зубами в край бутерброда.
— Поверь мне, я уверен в его свежести больше, чем в собственном будущем, — пробубнил Никита.
Он предложил мне половину, и я согласилась, хоть и долго потом раздумывала над тем, стоит ли его есть. Но бутерброд оказался намного вкуснее, чем мог мне показаться.
Никита так легко отвлекался, что мне пришлось повторить свой вопрос про рисунки несколько раз прежде, чем я наконец получила ответ.
— В какой—то степени можно сказать и девушки, — я непонимающе уставилась на Никиту. Он доел бутерброд и теперь запихивал свои пожитки обратно в рюкзак. — У нас с ней все сложно. Разница в возрасте и социальном статусе рубят нашу любовь на корню. Ей три, мне семнадцать. Сама понимаешь, общество едва ли будет мириться с такими отношениями.
Я знала, что Никита шутит, по его кривоватой улыбке и маленьким еле заметным морщинкам в уголках глаз, но все равно чувствовала себя дурочкой.
— Господи, Девятова, не напрягайся ты так! Я шучу! Это сарказм, ты же его так любишь!
— Это твоя сестра? — спросила я, сделав вид, что и так все сразу поняла.
— Семы. Я часто прихожу к нему после школы, когда домой идти совсем неохота. Конечно, там и без меня батальон народу на квадратный метр, но Семина мама всегда не против моего присутствия. Когда я остаюсь там на ночь, она стелит мне ВИП—раскладушку в кухне.
Мало кто в нашем городе не знал о печальной судьбе семьи Семена Остапенко. Его отец, трагически погибший в пожаре, оставил на хрупкие плечи своей вмиг постаревшей на десяток лет жены четверых детей и больную мать.
— Бутерброд, кстати, она сделала. Я вчера у них ночевал, потому что мой дебильный брат заперся в квартире со своей девушкой. А тетрадки мои Дашка разрисовывает — младшая сестра Семы. Она говорит, что когда вырастет, выйдет за меня замуж. И мы будем жить долго и счастливо в большом старом замке и умрем в один день.
Я улыбнулась. Никита рассказывал о чужой семье так, словно она была ему роднее собственного брата.
— Я всегда хотела иметь сестру, — призналась я.
— Ты бы могла научить ее ненавидеть людей, — кивнул Никита.
Я толкнула его кулаком в плечо.
— И еще куче полезных вещей! — добавил Никита, когда я подала ему последний предмет для его рюкзака. Ими оказались массивные наушники ярко—зеленого, практически кислотного, цвета.
— Ну что, готова? Время приключений! — Никита закинул рюкзак на одно плечо. Я кивнула, — Хватай свою сумку, пора открывать новые земли!
Пока Никита оттаскивал обратно за кулисы использованный нами реквизит, я переплела волосы, которые были слишком короткие для любых причесок, кроме хвостика. Затем я взяла со скамейки толстовку Никиты и встряхнула ее несколько раз в надежде хотя бы немного разгладить мятости. Когда я закончила, то обнаружила, что из его кармана выпала сложенная в несколько раз бумажка. В момент, когда совесть начала громко кричать о том, что читать чужие записки как минимум нехорошо, я подняла записку и зажала ее в кулаке.Собственная личная жизнь для меня всегда являлась чем—то сокровенным, и потому в чужую я лезть уж точно не собиралась. Однако, когда Никита спросил, чего я там копошусь, я рефлекторно сунула бумажку за пояс юбки.