НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО
Посвящается Ренэ Гера
Потеряли дорогу. Я виновата,
Но… стемнело — и вдруг началась зима.
Все на свете покрыла густая вата:
Фонари, повороты, поля, дома…
И потом заскользили. И Вы устали.
И колеса косило, и снег в стекло…
Продолжать? Кувырком под откос? Едва ли
Одолеть с высоты поворот в уклон.
Ни конца и ни краю — леса, трущобы…
Все в тумане, в мелькающей мгле, во тьме…
Это ж надо придумать нарочно, чтобы
Очутиться в такой снеговой тюрьме!
Деревеньки… Названья мне незнакомы,
Все закрыто и пусто — спросить нельзя.
Что? Крапон? Ретурнак? Мы почти что дома!
Но еще километры вилять, скользя.
Наконец, без увечий и без урона,
Мы и правда у дома, у самых стен.
Я теперь понимаю, что я — ворона:
Проворонила надпись, где в Сант-Этьен.
Не свернули где надо… Зато видали,
Как навстречу, сурово смотря в упор,
Серебристой фатой заметая дали,
По-хозяйски зима нисходила с гор.
Как в долинах туман расстелил волокна,
Как деревья, сутулясь, тащили снег,
Как таились домишки, зажмурив окна,
А продрогший фонарь скрежетал во сне.
Как, сияя сквозь снег посреди поселка, –
Тем, кто может услышать, и тем, кто — нет,
Детским голосом пела хоралы елка,
Чтоб во тьме не забыли про Горний Свет.
Да к тому ж, говорят, что и свет светлее,
Там, где близко прошла, не задев, беда…
Сознаюсь, виновата… Но — не жалею,
Что мы с Вами заехали не туда…
СПУТНИК
В молчании снежном дорогой лесной
Кто-то идет за мной.
Я слышу дыханье и шелест в тиши,
Невидимых крыльев пушистый полет,
То веточка хрустнет, то звякнет лед,
Но обернусь — ни души.
Лишь ели стоят в серебре и парче
Так строго — свеча к свече.
А кончится лес — и в сиянии дня
Мой спутник растает, покинет меня.
Над белой равниной — прозрачен, далек —
Он улетит на восток.
И я возвращаюсь в насупленный дом.
— Так поздно. Когда ж обед? —
Готовлю. Тепло и привычно кругом,
Но спутника больше нет.
ИДИОТ
…Кричи – не кричи…
Так пусто, темно и скверно.
Такая глухая ночь!
Сам Бог не может, наверно,
Такому миру помочь.
В стихах у Марии Визи —
«…кричи — не кричи…» — так вот,
Над лестницей, на карнизе
Повесился идиот.
Он вырвался из барака,
Метался, и выл, и звал…
К нему ласкалась собака,
Но сторож ее прогнал.
Увидел один прохожий,
Сказал: — Пусть поможет Бог! —
Но ты, Всемогущий Боже,
Как видно, помочь не смог.
А как же понять иначе?
Ведь сам он не виноват?!
Зачат был во зле и плаче,
И выброшен в Жизнь, как в ад.
Иль, может быть, ты доверил
Нам, людям, свои дела?
А мы закрываем двери,
Себя оградив от зла.
Кричи — не кричи: не слышим,
Совсем не до криков нам:
Мы «по веленью свыше»
Тебе воздвигаем Храм.
Пусть испускают крики,
Пусть топчутся у ворот…
Мы славим Тебя, Великий,
И ждем для себя щедрот.
ТОТ ЧЕЛОВЕК
Опять я проснулась так рано
И встала не с той ноги!
Нет, я не больна, но странно —
Все кажется мне другим.
И ветер шумит иначе,
И тополь стучится в дверь,
И кто-то в камине плачет,
Скулит и рычит, как зверь…
Нет, нам выходить не надо!
Давай запремся на ключ.
Смотри, как мечется стадо
Напуганных ветром туч!
Толкаются, как бараны,
А маленький — вон! — отстал…
А тень на холме — как странно —
Похожа на тень креста…
Но это мои тревоги,
И ночи почти без сна,
А засну — все дороги, дороги…
И я средь толпы одна.
В давке вокзальных агоний
Никак не пробраться мне!
А маму зажали в вагоне,
Истошно кричит в окне.
Когда это было? Не знаю.
Давно. Спасена. Повезло.
Так пусть эта память больная
Простит безучастное зло!
Как только рванулись вагоны —
Меня, да с кульком заодно,
Бегом, сквозь толпу, сквозь законы,
Солдат сунул маме в окно.
Уж мама, как звать, не спросила,
Назвав просто — «Тот Человек»,
Молилась, чтоб светлая сила
Спасла его в страшный век.
Какой он был — белый иль красный,
Она не пыталась узнать:
Единственный НЕБЕЗУЧАСТНЫЙ,
Он понял чужую мать.
НОЧЬ
Днем не страшно. Днем — светло.
Все как было: жизнь идет.
Есть ли в ней добро и зло
Или нет добра и зла —
Тот же ритм и тот же ход.
Скрип колес и плеск весла,
Тяжкий шум грузовика,
Мир не умер, не исчез:
Та же ласка ветерка,
Так же сини небеса,
Хоть лишенные чудес…
Нет лишь веры в чудеса.
Вот… А ночью жизнь не та.
Ночью стало страшно спать:
Тишина, и темнота,
И часов тревожный стук,
И подушка, и кровать
Стали недругами вдруг.
Пусто, тихо и темно…
Вы зажжете жалкий свет,
Вы раскроете окно
И стоите у окна.
И молчите. И в ответ —
Вам такая тишина…
И над всем такая ночь!
Еле видны, далеки,
И бессильны вам помочь,
И рассеять темноту,
Дрогнут звезды. У реки,
На ветру, меж двух дорог,
Пригвожденный ко кресту,
Обнажен и одинок,
Тщетно смотрит в небеса,
Тщетно молится за нас,
За поля, луга, леса,
Умирая каждый час,
Наш забытый детский Бог.
МИСТРАЛЬ
Тихо, темно и тепло на печке…
Сладко прижавшись, мурлыкает кошка,
А за стеной, за белым окошком
Вьюга гуляет и воет в ночи.
Там, за стеной, — занесенное поле,
Речка за полем, за речкою — лес…
Волки в лесу. И немало чудес:
Ведьмы и черти там рыщут на воле.
Так хорошо… Хорошо нам на печке,
Правда ведь, кошка, не страшно вдвоем?
Мы тут прижались, а там, за окном,
Черт на коньках разъезжает по речке…
Только вернутся ли наши домой?
Нет, не вернутся, поди, до рассвета…
Что это было? И было ли это?
Где и когда приключилось со мной?
Память ли это какого-то предка
С русской кровинкой осталась во мне?
Часто я вижу все это во сне
И наяву вспоминаю нередко…
И просыпаться томительно жаль,
И вспоминать…
А на самом-то деле
Вместо избы, и печи, и метели
Дует какой-то марсельский мистраль.