Конечно, и мне он приснился не так уж «вдруг». Эго было время, когда я запуталась в жизни и крепко мучилась, не зная, какой найти выход. Может быть, подсознательно я тянулась к помощи религии, каких-то Высших Сил? Был ли это ответ или просто моя фантазия? Ну как я пойду к нему, что скажу? Сердечные проблемы кабаретной танцовщицы?
Прошли месяцы, а я все откладывала встречу на потом. И вдруг в газете появилось объявление, что Владыка Иоанн серьезно болен и что опасаются за его жизнь Я стала мучиться еще больше вот опоздала, так мне и надо… И внезапно, поздно вечером, возвращаясь с опереточной репетиции, где я играла бесшабашную, бравурную роль, — решилась. Решилась труслива словчить, увильнуть от самой себя. Зашла в церковную ограду, позвонила в дом, где он жил. Думая при этом; конечно, меня не пустят к нему, раз он болен. Да еще вечером. Но я уже буду не виновата.
Дверь открыла женщина, кажется монахиня. На ее вопросительный взгляд, я сказала, что хотела бы поговорить с Владыкой.
– Но вы знаете, он болен и, наверное, уже спит, — ответила она, как я и ожидала.
Я поспешно извинилась и собралась уже было уйти, когда она внезапно удержала меня:
Подождите, я посмотрю.
И сразу же вернулась:
– Заходите, он вас примет.
С мужеством отчаяния, забыв обо всех правилах, я сухо и ясно, в нескольких словах выпалила мою проблему. Не помню, сказала ли я про сон. Наверное, сказала. Его сумрачное лицо осветилось мягкой улыбкой. Он усадил меня на стул возле кровати и сказал:
– Я знаю, как трудно быть молодой и одинокой.
И потом он гладил меня по голове, а я ревела.
Что мне посоветовал Владыка Иоанн? То, что посоветовал бы и другой священник. И то, что я сама могла бы прочитать в религиозных книгах. А может быть, и знала. К сожалению, я не во всем послушалась. Но его светлая улыбка на суровом лице и та рука, что гладила мою голову, — до сих пор согревают меня, когда я о нем вспоминаю.
Александр Вертинский
На вечере поэзии, устроенном в «Ренессансе» вскоре после приезда Александра Вертинского в Шанхай, я прочла стихотворение, написанное предыдущей осенью, в самое трудное для меня время. Оно было очень «жалобным», может быть, это Вертинского и тронуло. Заканчивалось стихотворение так:
По окончании программы меня представили Вертинскому. Я послушала его вежливые комплименты, выпила что-то со всеми и ушла домой.
Вскоре, зайдя утром в тот же «Ренессанс», который находился на «нашей русской авеню Жоффр» и был популярной забегаловкой богемы, я вновь встретила там Вертинского.
Он узнал меня и предложил выпить с ним чашку кофе. К столику с вопросительным лицом подошел заведующий рестораном. И вот за него-то я обиделась на Вертинского: он вдруг сделал капризное лицо, отбросил в сторону в чем-то виноватую ложку, а потом нашел еще еле заметное пятнышко на скатерти и брезгливым жестом своих выразительных рук приказал ее убрать. Тут, уже враждебно, я подумала: перед кем он фасонит? Если перед заведующим, то это воспитанный человек, бывший офицер, и такие манеры его не очаруют. А если передо мной — то мне пятнышко не мешает, лучше бы заказал хороший сэндвич.
Теперь это кажется смешным, но в ту голодную пору моей шанхайской жизни я стала глупо застенчивой и легко обижалась, в то же время словно чувствуя себя виноватой. Так было и в то утро, я с важным видом, словно нехотя, выпила кофе и заторопилась «по делам».
А вообще-то я никогда не думала, что обаяние его искусства настолько возрастает, когда видишь Вертинского на сцене: каждое слово обогащается мимикой, жестом, модуляций голоса и буквально гипнотизирует. Словно открывается новый смысл и вкус слова.
Часто во время его выступлений мне казалось, что он смотрит на меня, но я решила, что это и есть гипнотический контакт… Но оказалось, что и другие замечали — Вертинский на меня посматривал. За первое, еще короткое время своего пребывания в Шанхае он создал мне такую рекламу, что, наверное, любители романтических приключений уже ожидали — чем все это кончится.
А кончилось вот чем. После концерта предполагался большой, многолюдный ужин все в том же «Ренессансе». Я была приглашена, но мне надо было зайти домой покормить кота, что я и сделала. Кот поет и улегся на кровать. Я прикорнула рядом и тоже задремала. А потом надо было освежиться, причесаться и прочее… А главное, я даже намеренно хотела прийти немного позже, чтобы проскользнуть незаметно и сесть где-нибудь за крайний столик… А вот и влипла: никаких обычных столиков не было, а в глубине зала стоял один длинный стол, в середине которого, как царь, восседал Вертинский, а место справа от него… пустовало. Все были в сборе, и мне пришлось пересечь зал под восклицания: «Ну вот, наконец-то!..» Меня посадили на это пустое место. Я, конечно, извинилась за опоздание, но довольно сердито. Почему это мне полагается сидеть рядом с ним? Что это за демонстрация? Да, я благодарна за его внимание… Я преклоняюсь перед его талантом… Но при чем тут я?.. Ведь и другие преклоняются… И тоже пишут стихи… Вертинский с ледяной учтивостью наливал мне вино, подавал какие-то закуски, но за все время не проронил ни одного слова в мой адрес.
Конечно, я потеряла всякий аппетит и сразу перешла к последнему блюду, чтобы догнать остальных. Едва справившись лишь наполовину и совсем смутившись, я заявила, что чувствую себя плохо и, к сожалению, вынуждена уйти. И вот, сделав каменное лицо, мой «добрый волшебник» процедил сквозь зубы: «Идите, идите, поцелуйте вашего кота под хвост». И, когда я уже пересекала зал, крикнул во всеуслышание, на весь честной народ: «Психопатка с рыжим котом!» Вот чем все кончилось.
О существовании в моей жизни рыжего кота Вертинский знал и раньше. Я иногда разъезжала с ним на рикше и привозила его в «Ренессанс», чтобы он погулял там в садике. Но, наверное, Вертинский никак не ожидал, что в лице кота, если можно так выразиться, встретит препятствие нашей, так галантно задуманной встрече.
Но все-таки все на этом не кончилось. Начался некий смутный период «прохладной войны». Я получила от него два письма. В одном из них было о том, что он не виноват, что интересуется мной больше, чем, например, Марианной Колосовой[67], хотя она тоже талантлива. И что я напрасно взбунтовалась, как «слониха в цирке» (повезло, какой богатый выбор образов: от «печального отрока Пьеро», «черного ангела» — до «слонихи в цирке»)…
Я не ответила. Я ждала, чтобы обида отстоялась…
Да и кроме того, мне было некогда выяснять отношения. Я получила ангажемент ехать с балетной труппой в Японию на праздник цветущей сакуры. Оттуда я написала ему примирительное письмо и получила в ответ теплую телеграмму: «Мой черный ангел! Простите мне мою грубость. Я очень люблю Вас. Рыжий кот».
… А потом было его стихотворение:
Ненужное письмо
67
Колосова (наст. фам. Виноградова, в замужестве Покровская, псевд.; Джунгар, Елена Инсарова, Юртин) Марианна (Римма) Ивановна (13 мая 1903, Алтай - 6 октября 1964, Сантьяго, Чили) — поэтесса. Дочь священника, убитого «воинствующими безбожниками». В Харбине жила более 10 лет, с начала 1920-х. Училась на Юридическом факультете. Поддерживала связь с поэтами «Молодой Чураевки», хотя сама в этом объединении не состояла. Из Харбина ее в 1934 г. выселили японцы, уехала в Шанхай. Содержала вместе с мужем АН. Покровским (одним из основателей фашистской партии в Харбине) платную русскую библиотеку. Написала много патриотических стихов. После окончания Второй мировой войны приняла советское гражданство, но после критики в СССР А. Ахматовой разорвала отношения с СССР. Печаталась в журналах «Рубеж», «Парус», в газете «Русское слово» и др. В харбинский период были изданы четыре поэтических сборника: «Армия песен» (1928), «Господи, спаси Россию!» (1932), «Не покорюсь!» (1932), «На звон мечей…» (1934). Сборник «Медный Гул» (1937) вышел в Шанхае. После войны эвакуировалась на Филиппины, оттуда уехала в Бразилию. В конце 1950-х переехала Сантьяго (Чили). Держала платную русскую библиотеку (более 4-х тысяч томов). Жила в бедности, умерла после тяжелой болезни.