Друзья звали меня в Канаду. Канадский консул устроил нам с отцом разрешение на въезд да еще прибавил хвалебное письмо о моих танцах, адресовав его в какое-то театральное общество. И бесплатный проезд для отца ввиду его возраста. Я же должна была ехать за свой счет немного позднее, чтобы было дешевле (и интересней, я ликовала!), пароходом через Италию и т.д.
И вот отец улетел, а меня не пустили китайские власти. Пока я добивалась этого разрешения, виза была просрочена.
Другие знакомые, даже не знакомые, но кто-то знавший меня, послали мне вызов в Бразилию. Но в это время я заболела легкими, простудившись во время танца под вентилятором, и не могла предоставить нужного аттестата здоровья…
Это ожиданье длилось несколько лет. Хорошо, что были знакомые, которые помогали моему отцу в Канаде, в то время как я помогала их родственникам в Шанхае. И он мог скромно жить, так как посылать деньги из Шанхая было невозможно.
Но судьба, видно, решила вмешаться в этот омут ожиданий, надежа и разочарований. В один из вечеров я должна была показывать два своих танца во Французском клубе; вальс и цыганский, после чего была приглашена на общий ужин. За столом моим соседом оказался новоприбывший француз, служащий французского пароходного общества. К счастью, он говорил по-английски, так как по-французски я ничего не понимала. Впрочем, какой бы ни был язык, после нескольких встреч — в обществе и наедине — я поняла, что мой путь лежит не в Советский Союз, не в Канаду и не в Бразилию, а во Францию. И, пройдя некоторые затруднения (для него и для меня), китайские власти очень неохотно отпустили меня к моему мужу. Правда, для этого ему пришлось пробыть в Шанхае дольше назначенного срока.
Судьба или случай, но мне вспомнилось, как задолго до этого знакомства, еще в период «мотаний» — куда ехать — мы с приятельницей, для забавы, пошли к гадалке, которая сказала, что я выйду замуж за человека, связанного с морем, так как она видит пароходы, пароходы… Помню, мы тогда посмеялись, решив, что гадалка, зная, как переполнены были в то время бары матросами, выбрала предсказание, чтобы не промахнуться. Да ведь было и немало романов, начинавшихся в баре и завершавшихся под венцом… В моем случае то ли добрый гений, то ли злой — помог мне забыть «моего» Гарри для моей новой жизни, в которой и правда было много парохода… До сих пор снится, что я в каюте или на палубе…
Когда мы отплывали из Шанхая, за пароходом долго следовала моторная лодка с двумя моими подругами. Они что-то кричали и махали вслед платочками… Одна из оставшихся русских и другая — китаянка, которая столько лет преданно делила со мной все мои радости и печали. И, как оказалось, я так любила их всех: и мою китаянку-аму, и учителя китайских танцев, и Си-Фу — мальчишку-садовника, который чаще приносил мне в подарок краденные где-то цветы, чем выращивал их у меня в саду.
Но пестрый водоворот новых впечатлений уже затягивает в свое «сегодня». Развлечения на пароходе, развлечения на остановках…
Гонконг, Манила, Сингапур. Коломбо, Каир, Порт-Саид, Португалия. Уже перепуталось в памяти, что после чего. Наконец Франция, Марсель. Моя новая жизнь… Знакомство с семьей моего мужа, которая жила в старинном доме в маленьком городке Иссанжо, окруженном горами, лугами и великолепными дремучими лесами. Я сразу влюбилась в это местечко и в эту природу, напомнившую мне детство, Россию, а отцу (я выписала его из Канады, и он был со мной до самой смерти) — его родное Полесье…
Но даже… во всех этих странах — Индия, Африка, Вьетнам, Таити, — где мы жили десять лет по-королевски, да еще возвращались каждые два-три года во Францию в полугодовой отпуск, — почти всегда не хватало «своей» атмосферы, «своих» людей.
Я совсем не националистка, не считаю, что русские обязательно «лучше всех». Да и бывают русские — «не свои», но сколько раз, сидя разряженной «светской дамой» на каком-нибудь приеме или ужине и рассеянно улыбаясь, когда начиналась «тонкая игра слов», которой я не понимала, я мечтала о русском застолье в какой-нибудь уютной русской кухоньке, где я могла бы посмеяться со своими друзьями. Конечно, родной язык — общение, а чужой — преграда. Но только ли язык? Есть еще что-то неуловимое, что делает людей «своими», даже чужестранцев. Общие интересы? Скорее некая общая «закваска». Боюсь, что и мой отец скучал еще больше, чем я, сидя в Индии среди гостей, которых следовало пригласить и о которых потом даже не вспомнишь. Нужен ему этот лакей в белой чалме и белых перчатках, разносивший блюда? Насколько счастливее был бы он, если бы мог беседовать с русскими друзьями и пойти в русскую церковь.
Нет, я не могу жаловаться: теперь, когда я осталась одна, вижу сколько добрых и внимательных людей есть среди французов… Но настоящая радость для меня — это когда приезжают в мою «берложку» мои русские друзья. Тогда я словно возвращаюсь домой, к себе самой.
Вот и встречи с Наташей. Сначала несколько коротких свиданий в Париже, где она навещала сестру и племянницу. Потом Наташин приезд ко мне в Иссанжо, в маленькое местечко в верховьях Луары.
Здесь мы разговорились о том, как переменилась наша жизнь и кто сожалеет об этом, кто — нет.
Для меня это довольно сложный вопрос, так как он зависит не только от обстоятельств, но и от характера. Есть люди, которые сожалеют всю жизнь: «надо было не так, а эдак». И другие, — которые не сожалеют, понимая, что, если бы даже можно было вернуть прошлое и себя в нем, — они ничего бы не изменили.
Наташа не жалела. Она знала, чего хотела, и главная ее цель была достигнута. Она много потрудилась, ее книги издавались и читались. Книги на русском языке и для русского читателя. И к счастью, житейская обстановка не препятствовала этому. Встречи с другими писателями, атмосфера… Она была знакома с Анной Ахматовой!
Поскольку зашел разговор о книгах, а первая книга Наташи — «Возвращение», изданная в Советском Союзе, мне не понравилась и все еще «стояла между нами», я сказала ей об этом.
– Ну как можно было, прожив столько лет среди эмигрантов, заполнить всю книгу описанием одних отрицательных типов… и не показать ни одного стоящего уважения или хотя бы сочувствия человека? — заметила я. — А ведь там было немало талантливых и порядочных людей, не имеющих возможности вернуться на родину.
— Я сама не люблю эту книгу, сожалею о ней, — сказала Наташа.
Я рада, что тот непростой разговор состоялся. Мы хорошо поняли друг друга, и книга больше не «стояла между нами».
Да и писалась она, вероятно, под влиянием еще новых встреч и впечатлений… Даже много позже, идя по улице в Париже и услышав разговор по-русски двух не по-французски одетых людей, я невольно улыбнулась. Заметив это, они сразу замолчали. Я замедлила шаг и услышала вдогонку: «…это одна из недорезанных…»
«И это люди моей родины? — горько подумала я тогда. — Нет, час всепрощения, видимо, еще не настал…»
Но вернемся к Наташе. Как хорошо мы поговорили! И я была рада, что она сказала мне, как когда-то: «Как мне легко с тобой говорить. Ты понимаешь меня с полуслова. Мы с тобой на одной волне…»
Я повозила Наташу по здешним окрестностям. Она удивлялась, что во Франции есть еще такие дикие места. Доя пущего эффекта лесная косуля перебежала нам дорогу под самым носом автомобиля.
«Ну а как твои стихи?» — спросила Наташа, когда мы вернулись с прогулки. И процитировала наизусть мой стишок о березке.