Насчет моих двух «с». Это всегда было спорным вопросом, так как в некоторых календарях печаталось и печатается Ларисса, а в некоторых Лариса. Я выбрала Лариссу и оправдываюсь, вернее, поддерживаюсь Одессой. Тоже греческое слово. Но на Украине и оно пишется с одним «с». Я помню, когда Арсений Несмелов[139] подарил мне свою книгу, он написал мое имя с одним «с», и, когда я заскулила, что мне мало, он переделал на три «с», сказав: «Мне не жалко». К сожалению, эта книжечка пропала со всеми моими вещами в Корее. В «Возрождении» меня тоже обездолили. Но теперь я уже терплю мне не только «с-ов» не хватает, многого другого. В русском календаре написано, что Ларисса означает «морская птица, чайка». В подтверждение в морском музее в Монако я видела различные чучела чаек, почти все называемые какими-то «Ларусс». Ну да Бог с ними…
На меня произвел большое впечатление Ваш «Крестный ход»[140]. И по форме, и по смыслу. В них проступает Ваш внутренний путь (написала «в них», потому что подумала и о других стихах: «Дождь», «Ученик»), Даже за этим — «одежда лжи и знаний не нужна»… Возвращаюсь на момент к себе — сколько у меня еще этой мотыльковости. Потому и нет ни на что времени. Сегодня льет дождь, и я пишу спокойно. Если бы светило солнце, я бы тоже писала, но с тоской, что нельзя пойти купаться и что-то писать в воде. Впрочем, это самая нестрашная мотыльковость… В Вашем «Крестном ходе» есть нечто средневековое. Мне вспоминается готический собор во Франции, который поразил меня своей монолитной гармонией. Тем не менее, без всяких специальных средневековых украшений оно живо, оно страшно живет, это совсем не памятник старины. …Может быть, не понравился «громкий» плач Мадонны. Кажется, лучше «горький»? Но я не уверена <…>. Впрочем, Вы меня не просили помогать, а я лезу… Я проверяю скорее себя через Вас, даже критикуя Ваши слова <…> Опыт «Радуги»[141] — понравился, музыкально. Как в новой музыке, где нет этой заранее известной симметрии, а все вместе — спевается. И «Радуга», и «Дождь» — очень модерн, как новая живопись (которую я и люблю, и не понимаю): краски, образы — все на первый взгляд разрозненно, потом внутренняя связь скорее чувствуется, чем понимается. А доходит близко…
31 июля 1969. Таити
Дорогой Валерий, спасибо за Ваши письма. Одно мой муж переслал мне в Новую Зеландию, два другие — я нашла по приезде домой. Домой! Теперь это уже не дом, так как мы уезжаем в сентябре.
Нас сместили, черт бы их побрал. Я столько труда вложила в устройство дома и сада, так как думала, что останемся здесь четыре, минимум три года. Со смертью в душе, как говорят французы, приступаю к этому отвратительному разгрому упаковки, которого я так боюсь вообще, а уезжая из такого чудесного места, как Таити, особенно. Для меня это конец путешествий, конец колониальной жизни, с прислугой, с приемами, с длинными платьями и, главное, с купанием в этой изумительной лагуне. А я так мало купалась из-за паршивого дома и сада, все думала — потом. Для Вас, может быть, это ничего не говорит, но половина меня — это природа и ее удовольствия. Что касается балов и так далее, то это только легкий «вздох»: и так моя «молодость» затянулась не по праву и не по летам, другие этого не имели никогда. Это даже лучше. Все эти вещи, включая самую молодость и «красивость» вообще, только заслонка для настоящей внутренней жизни, которую потом не догонишь, когда от всего останется только пепел в душе. Но терять лагуну я не согласна и реву. Мы будем жить в Париже, муж туда назначен. Мэри в восторге от Парижа.
Согласна, приехать свободной и побегать по историческим улицам очень интересно. Но, когда живешь там, Париж — это метро и контора, метро и кухня для жены, если она не служит. Придется привыкать заново, и будет трудно после приволья колониального существования. Про стихи теперь нечего и думать, по крайней мере, в течение всего периода — упаковка, переезд, новое устройство <…>.
Если бы у меня уже наладился прочный внутренний мир стихов, стихи писались бы и на чемоданах. Но именно этот мир я едва почувствовала здесь, едва-едва завела магическую шкатулочку и послышались какие-то тихие «писки и бульканье».
Марию Павловну не видела. Звонила ей по телефону. <…>
Кроме того, думала — еще успею, не надо комкать, будет разочарование: прилететь, говорить и улететь в тот же день. А вот теперь уже не знаю, приеду ли — из Франции будет далеко. Но главное — что-то завязалось по телефону. Голос — это большая вещь. Вот еще я люблю голос Коли Кичия[142], Вы помните его? Как-то удалось поговорить с ним наедине. Он пришел ко мне в отель. Он потерял одно легкое, живет под угрозой — не перешло бы на второе (рак). Приобрел еще большее тяготение к молитве, к духовному миру. Так и живет один с 93-летней матерью.
Мишки Волина не было, он теперь в Штатах. Сухотин много говорит и пишет. Его стихи напоминают мне реалистическую живопись — копии Шишкина и т.д. А Ваши, наряду с изысканной старинностью, – новую живопись, почти абстрактную. Я очень плохой критик и туманно выражаюсь. Это еще потому, что силюсь понять новую живопись… Что-то нравится, что-то нет… Не знаю почему, но Ваши некоторые стихи действуют на меня так же. Чувствую, что Вы далеко переросли меня, не угнаться. А хотелось бы <…>.
Изменилась ли я? Я только постарела, но даже не душой, так что это ничего. <…> Как я рада, что нашлась Мария Павловна Коростовец. Я тоже часто вспоминаю ужин с Николаем с того света. Но я не помню, что и Вы были в это время в комнате и открыли дверь. Это были Вы? Я помню только звук ногтей, вопрос Марии Павловны и тотчас же — мигание лампочки, нет, не мигание, а с выдержкой: погасла — зажглась… погасла — зажглась.
Такое могло быть, наверное, только при М<арии> П<авловне>. Когда она бывала у меня дома (не всегда, конечно, но после особенных разговоров), я прикасалась к предметам и получала электрический шок.
От Лидо (Лидии Хаиндровой) тоже получила скорый ответ, пока без стихов, она путешествует. Мне очень понравилось Ваше стихотворение, посвященное ей. Очень понравились: «Бегство», «В беде»[143], а другие еще не «дошли», их сразу не раскусишь. Я только стою перед ними, как перед картинами Пикассо, и молчу, закусив губу. А чувствую, что знаете-то Вы и другие черти, наверное, то, чего я и не знаю еще. Вот так. Но очень прошу Вас продолжать присылать мне такие головоломки, надо входить понемножку в этот мир, куда же мне деться, раз ухожу из лагуны? Никакой другой меня не утешит…
<…> Теперь надо бежать на кухню. Валерий, это длинное и настоящее письмо, больше таких до моего «утрясения» во Франции Вы не получите, но мне Вы ответите, не так ли, еще сюда? Я уеду, вероятно, только 23 сентября. Если Вам не трудно, пошлите это письмо (или копию) Мэри и Марии Павловне. Мне тоже теперь придется так писать. Большой привет Евгении Александровне и Вашему брату[144].
12 января 1970. Париж
Дорогой Валерий, конечно, опять не ответила сразу, так как писала, писала, писала… Не радуйтесь за меня — не стихи и не роман, а поздравления. Набралось много, так как в прошлом году почти всех обидела. И не жалею: если бы знала, что это мой последний год на Таити, то даже и Вам бы не написала, вот! Целыми днями плавала бы в лагуне.
Рада за Вас, что у Вас «возникают стихи по всякому поводу». Это так и бывает — они именно возникают… или не возникают. Пока я жила одна в Марселе, они тоже начали бурно возникать, теперь опять все остановилось. Другие «волны» идут наперебой: искать другую квартиру или нет, покупать мебель или не покупать, что варить на обед и т.д. А в Марселе я пила чай с тем, что было под рукой, и покупала сыр или что-нибудь, когда в доме ничего не было. Вот Вам марфистость, которой Вы любезно уготовили почетное место на том свете в Вашем стихотворении <…>.
139
Несмелов (наст. фам. Митропольский, псе ид,: Н. Дозоров, Анастигмат, А. Арсеньев, Н. Арсеньев, Тетя Розга, Арсений Бибиков, Н. Рахманов — для фельетонов) Арсений Иванович (20 июня 1889, Москва - 6 декабря 1945, ст. Гродеково, Приморский край) — поэт, писатель, журналист. Окончил кадетский корпус, затем учился в Психоневрологическом институте, но не окончил. Был призван в армию вольноопределяющимся. Воинские звания и должности: командир адъютантской роты, адъютант коменданта Омска, поручик. Печататься начал в 23-летнем возрасте, первая публикация в «Ниве» под фамилией Митропольский. Первая книга — «Военные странички: Стихи и рассказы» (М., 1915). С армией Колчака отступал через Сибирь. Во Владивостоке взял псевдоним Несмелое, в память о своем погибшем друге. Во Владивостоке вышли «Стихи» (1921), поэма «Тихвин» (1921), сборник «Уступы (1924). В 1924 перешел советско-китайскую границу, поселился в Харбине. Много печатался в периодических изданиях. Несмелов в числе редких русских дальневосточных поэтов, чье творчество вызывало интерес эмигрантских читателей в Европе и в Америке. В августе 1945 Несмелов был арестован смершевцами и отправлен в СССР. Умер в пересыльной тюрьме.
140
Речь идет о венке сонетов «Крестный путь» (Перелешин В. Качель: Шестая книга стихотворений. С 75-84). Впервые опубликован в журнале «Возрождение» (1967 № 187).
141
Стихотворение «Радуга» вошло в сб. В Перелешина «Качель Шестая книга стихотворений» (С. 10). В сборнике стихотворение датировано 2 мая 1969.
142
Кичий Николай Лукич (30 декабря 1909, Ковель - 7 июля 1991, Сидней) — поэт. Один из основателей и первый председатель объединения «Молодая Чураевка» Окончил Харбинский политехнический институт (1933). Работал на инженерных должностях в Шанхае и Тяньцзине. Эмигрировал в Австралию, занимался общественной работой.
143
В доступных составителю поэтических сборниках В. Перелешина упоминаемые стихотворения не обнаружены.
144
Евгения Александровна — Сентянина (урожд. Александрова; 21 января 1897, Самара -11 октября 1980, Бразилия) — мать В.Ф. Перелешина. Окончила Мариинскую женскую гимназию в Омске (1912) и училась на Санкт-Петербургских Высших женских (Бестлжевских) курсах В августе 1920 приехала из Читы в Харбин. Разошлась с мужем Францем Эразмовичем Салатко-Петрите. давала уроки. В 1922 вышла вторично замуж — за Василия Евграфовича Сентянина. Работала в газете «Харбинское время» и журнале «Рубеж». Брат — Ветлугин (наст фам. Салатко-Петрище) Виктор Францевич (1915-?). В молодости писал стихи. Жил в Харбине. Печатался в газете «Чураевка», в журнале «Рубеж», в коллективном сборнике «Излучины» (1935) В конце 1930-х переехал в C1IIA, четыре года служил в военном сигнальном отряде на Аляске. Позднее жил в Рио-де-Жанейро, работал в международном консорциуме по строительству гидроэлектростанций. Затем вновь поселился в США.