Посылаю Вам десять своих книжек[162]. Если удастся — продайте по 2 доллара, а то раздарите — кому захотите. Пока что благожелательных отзывов о ней поступило только пять. От Вас. Валерия и Лизы Ульрих, от одной милой сумасшедшей старушки, которая, как выяснилась, знает всех моих героев лично (плюс герцога Виндзорского, бельгийского короля, и Жакелину Кеннеди, и еще несколько лиц такого же калибра). И от одной дамы, читающей самые бульварные романы. Остальные пока молчат как воды в рот набрали. Принимая во внимание, что Вы, Лиза и Валерий просто меня любите, число моих поклонников ограничивается одной сумасшедшей и одной дурой. Утешаюсь тем, что авось кто-нибудь из получивших книгу сойдет с ума или сдуреет, и я дождусь еще чьей-то похвалы.
Горбов обещал рецензию, но когда она будет написана, не знаю. Почему-то даже майского номера журнала не прислал, а Валерий этот журнал получил и видел Ваши стихи собственноочно <…>.
[В письмо вложена ксерокопия статьи из газеты «Новое русское слово» (1969. Дата неизвестна):]
ЛЕВ ГРОССЕ, ПОЭТ-МУЧЕНИК
Еще со времени оккупации Маньчжурии японцами, то есть с 1931 года, русская эмиграция на Дальнем Востоке раскололась на два лагеря — пораженцев и оборонцев.
Пораженцы верили в то, что Россия будет спасена японскими штыками, от Маньчжурии до Сибири ведь рукой подать. Потом к японскому штыку прибавился немецкий. Вступление гитлеровских армий в Россию вызвало в рядах пораженцев восторг, порожденный отчаянием и перешедший в одержимость <…>.
Для оборонцев спасение России было мыслимо лишь ее собственными внутренними силами, которые, как ожидалось, должны были окрепнуть при ударе извне, а пока, до того — «руки прочь от России». И лучше с Советским Союзом, чем с японцами и немцами.
В Маньчжурии высказывание оборонческих идей совсем не рекомендовалось, как, впрочем, и в других местах Китая, где японцы захватили полную власть. Зато в Шанхае, где до самого 8 декабря 1941 года — нападения на Перл-Харбор — можно было спокойно жить под защитой иностранных флагов, оборончество расцвело пышным цветом. Не было оно, впрочем, совсем задушено и после этого рокового дня, так как Япония в войне с СССР не находилась. Короче говоря, пораженцы были у японских оккупантов любимчиками, а оборонцы противными, непослушными детьми, которым то и дело нужно было грозить пальцем. Положение оборонцев ухудшилось еще тем, что у них не было никакой защиты. Эмигрантский комитет от них отказался, советское консульство и своих-то граждан не защищало. И все-таки, будучи целиком на милости оккупантов, и оборонцы существовали и, как это ни странно, имели даже свои газеты, журналы и литературные кружки.
Таким был журнал «Сегодня», который с марта по ноябрь 1943 года находился в руках небольшого литературного кружка «Среда». Среди членов этого кружка был забытый теперь поэт Лев Гроссе.
У меня сохранился комплект этого журнала, представляющий сейчас собой библиографическую редкость. В одном из первых номеров его были помещены стихи Гроссе «Пространство». Вот они.
Над этими стихами некоторые, может быть, задумаются в связи с беспримерными подвигами американских астронавтов. Но у меня они вызывают другую ассоциацию. Перечитывая их, я думаю о беспримерной в своем роде постановке — Ленинском симпозиуме. Потому что если бы на этом симпозиуме к числу достижений «великого гуманиста» был приложен многомиллионный синодик его жертв, то в этом синодике стояло бы и имя Льва Гроссе.
* * *
Семья Гроссе жила на Дальнем Востоке с начала этого (XX) столетия, если не с конца прошлого. Виктор Федорович Гроссе был последним российским генеральным консулом в Шанхае, а после революции первым председателем Русского эмигрантского комитета. Он был женат на княжне Ливен, скончавшейся в 20-х годах, и пережил ее ненадолго. Из двух сыновей один — Аристид, учился в Америке, а другой — Лев, наш Левушка, в Париже. Левушка занимался философией, слушал Бердяева, потом вернулся в Шанхай, писал стихи, сотрудничал в газетах, время от времени женился и вежливо разводился. Тихий, бледный, болезненный, с тонкими руками, с огромными страдальческими глазами, он был из породы тех людей, о которых говорят — «не жилец на свете».
С Львом Гроссе я познакомилась на «Средах», которые собирались у нас. Гроссе очень подружился с моим мужем, хотя они и часто спорили. Главным предметом спора было у них христианство, к которому они подходили с разных позиций — мой муж с православно-католической, Гроссе — с протестантской.
Другим объектом спора был коммунизм. Мой муж считал, что коммунизм полезен тем, что дает христианству возможность накопить силы и прорваться наружу, — как это было в эпоху первых
гонений, — но уже обновленным. Гроссе же считал, что коммунизм и есть христианство, только в грубой форме, христианство, которое должно будет очиститься, чтобы засиять миру истинным светом. Несмотря на свою застенчивость, Гроссе мог очень энергично спорить и нисколько не обижался, когда его в шутку называли «безбожным христианином». На самом деле он был, конечно, христианином самой чистой воды.
После того как мы потеряли журнал (издатель продал его ТАСС, советскому агентству), Гроссе от нас отошел. А вскоре после этого он женился на Наталии Ильиной, сотруднице ТАСС, и сам стал работать в этом агенстве.
Наталия Ильина, сделавшая потом недурную карьеру в СССР, написавшая роман «Возвращение» и ставшая сотрудницей нескольких советских изданий, была на фоне Шанхая фигурой довольно колоритной. Она появилась у нас в конце тридцатых годов и стала сотрудничать в «Шанхайской заре». Многие из нас, знавшие ее еще в Харбине, ребенком, с большим удовольствием читали ее веселые, талантливые фельетоны за подписью «Мисс Пэн». Но «3аря» платила мало, и Наташа перемахнула на японскую радиостанцию. За свою пропагандную работу на этой станции она взялась с таким пылом и жаром, что даже люди, питавшие симпатии к японцам, морщились. К связям японским Наташа прибавила скоро и немецкие. Одним словом — сплошная Ось — говорили знакомые. С японцами у Наташи вышли, однако, неприятности, она была арестована, потом выпущена и вскоре, как жертва японцев, «с развернутыми знаменами» вошла в редакцию ТАСС. Устроил ее туда известный на Дальнем Востоке писатель и журналист Всеволод Никанорович Иванов, которого она потом «перепрыгнула». Иванов, уехавший в Россию еще до репатриации, вынужден был удовольствоваться областной газетой в Хабаровске, тогда как, репатриированная со всякой мелкой сошкой Наташа попала в самую Москву.