*
Согласившись переехать к Дарьялову, я вообразила себе какой-то медовый месяц, но капитально ошиблась, поскольку плохо представляла, на что подписалась. И в первую очередь это касалось бытовых проблем. Наивная Ира думала, что у богатых людей их не должно быть. Но оказалось, это просто другой уровень квеста, и проходить его предстояло мне.
— Послушай, это немного не по моей части, — обалдело сказала я, узнав о том, что хозяйство отныне переходит в мои руки. — У меня компетенции на уровне заказа продуктов в доставку и закинутого в стиралку белья. На уборку я приглашала клининг.
— Ира, тебя никто не просит готовить, убирать и всякое прочее. Для этого есть домработницы, и здесь, и в Выборге. Твоя задача контролировать их работу так, чтобы нам было комфортно.
Командовать обслугой?! Мне проще было сделать что-то самой, чем объяснить другому человеку, чего хочу. К тому же категорически не нравилось, когда этот самый посторонний человек трогал мои вещи и наводил порядок, отличный от моего привычного, как другая вселенная. Я зарабатывала очень даже неплохо, но, видимо, по внутренней сути так и осталась голопопым пролетарием.
Да и в целом я не любила и не умела командовать. Построить бизнесмена, который пришел ко мне за консультацией и пытается спорить, — за милую душу. Или, к примеру, ту же Марину, в очередной раз накосячившую с рабочим графиком Дарьялова. А вот отлакировать домработниц и прочий домашний персонал — это не получалось. И если с выборгской Варварой мы общались сравнительно редко и более-менее мирно, то питерская Людмила реагировала на меня так, словно я самовольно вселилась в ее собственную квартиру и начала там распоряжаться. Возможно, в этом пряталось что-то личное. Ей перевалило за сорок, но женщина она была в самом соку, могла на что-то надеяться. Хотя завести шашни с домработницей — это было точно не в стиле Дарьялова. Даже если бы это вдруг случилось, быть прислугой она с того момента перестала бы.
В большинстве жизненных ситуаций я откладывала вывод баллистических ракет на стартовые позиции до последнего. Когда Людмила нахамила мне в очередной раз, прозрачно намекнув, что нанимал ее Петр Евгеньевич, а не всякие там прошмандовки, ее слова дословно процитировались работодателю.
— А вот была бы ты Ирой Дарьяловой, она бы и рта на тебя не открыла, — с усмешкой отреагировал тот.
Через пять минут Людмила на него уже не работала. Сей факт был доведен до сведения остального персонала вместе с причиной увольнения. Персонал проникся, хотя любви ко мне это, разумеется, не прибавило.
Фактически я стала полноправной хозяйкой в двух его домах, не считая крымской и заграничной недвижимости. Только без юридического статуса. И винить в этом было некого, кроме самой себя. Но я и не винила, потому что в моем отношении к браку ничего не изменилось.
— Ира, просто объясни, почему не хочешь, — попросил Дарьялов. — Чтобы я знал.
— Потому что хочу чувствовать себя свободной.
По его взгляду я поняла, что объяснение получилось кривое, и попыталась подправить:
— Не в том смысле, что могу позволить себе блядки на стороне. Я омерзительно моногамна. Просто… — от моей привычки щелкать пальцами, подбирая слова, Дарьялова крючило, но он ничего не сказал, только поморщился. — Два раза я думала, что у меня великая и вечная любовь. Первой хватило на год, второй на два. Никогда не знаешь, что может случиться. Я слишком серьезно отношусь к браку. Если через год или через два окажется, что у нас ничего не вышло, для меня и так это будет очень тяжело. А если придется разводиться… Я в те разы себя по кусочкам склеивала. Третий раз… Нет, даже думать об этом не хочу.
— То есть тебе нужна свобода, чтобы уйти от меня? — прищурился он.
— Не совсем так. Чтобы легче было это сделать, если вдруг понадобится. Мне. Или тебе. Если ты не заметил, я довольно трудный человек.
— Заметил еще до того, как предложил тебе работу. Но это не имеет значения, потому что я тебя люблю.
— Это ты сейчас так говоришь. Что не имеет.
— Хорошо, Ира, не будем спорить, — Дарьялов махнул рукой. — Давай лучше договора по земле посмотрим.
Мы оба были трудными. Очень трудными. Каждый привык гнуть свое, при этом обоим не хватало гибкости. И если в рабочих вопросах мы вполне могли лавировать и приспосабливаться к ситуации — если не удавалось приспособить ситуацию к себе, — то в личных делах это получалось с трудом. Да, мы умели разговаривать. Но, к сожалению, потом. Уже после ссоры. После того как коса традиционно находила на камень. Выходила коса из этих схваток погнутой, камень — поцарапанным, и только после этого садились за стол переговоров.