Снег шел уже третий час, но передвигаться пока еще можно было. Вот к утру явно придется барахтаться. Разве что снегопад раньше кончится.
- Сказать по совести, нам до сих пор крепко везло, - возразил Хельмут Койту, который только что сетовал, что дела у них все время идут вкривь и вкось. - Из Таллина выбрались целыми, это во-первых. Во-вторых, "Суур Тылль" честь по чести доставил нас в Ленинград, многим, взять того же милиционера, пришлось пять-шесть часов мокнуть в воде, иные вообще утонули. Подумай о Маркусе и о том, что ему пришлось пережить.
Мы только боялись, что ледокол наскочит на мину или сверху упадет бомба.
- Да, мурашки по коже бегали, - признался Койт.
- У вас рай был святой, - вмешался Юлиус Сярг, который до этого порядочное время молчком прошагал рядом с Дагмар. Ее усмешка занозой сидела у него в сердце, и теперь он улучил момент, чтобы облегчить душу. - Вы плыли, как великие господа: два минных тральщика впереди, "Киров" сзади, зенитки "Кирова" прикрывали вас с воздуха, палубы на "Кирове" были утыканы пушками, что твой еж иголками. Нас ни один крейсер и ни один миноносец не защищал, не говоря уж о самолетах. Караван растянулся бог знает на сколько, не у всех же судов такой быстрый ход, как у вашего "Тылля". Вы перли вперед на всех парах, до других вам и дела не было.
Койту показалось, что милиционер снова передергивает, - мнения их редко сходились. Он сказал:
- На наших глазах за две-три минуты ушел на дно "Яков Свердлов", миноносцы, как известно, военные корабли. Не имело значения, военный корабль или торговый пароход, - и те и другие одинаково гибли от мин, от торпед и бомб. Лаурстин, Бочкарев и Мурро утонули вместе с миноносцем, на котором плыли.
Юлиус Сярг пренебрежительно усмехнулся:
- "Яков Свердлов" - единственный крупный военный корабль, который пошел на дно. Другие суда десят-ками становились добычей бомбардировщиков.
- И мины с торпедами сделали свое дело, - отметил Валгепеа, "Свердлова" потопили именно торпедой.
Койт быстро добавил:
- Торпеда предназначалась для "Кирова", миноносец прикрыл его своим корпусом, так говорят. Просто невероятное самопожертвование.
Сярг ехидно усмехнулся.
- Чепуха. Трогательная история для газетной полосы, - иронизировал он. - Миноносец напоролся на мину. Это рассказывал матрос, который служил на "Свердлове". Крепкий малый, девять часов продержался на йоде.
На это Валгепеа и Койту ответить было нечего. Откуда они могли знать, что Юлиус Сярг врал? Он и впрямь только сейчас выдумал матроса. Чтобы прибавить весу своим словам. Его раздражали спутники, которые не испытали, что это такое, когда из-под ног уходит палуба, а вели себя теперь так, будто пережили невероятную опасность. Другое дело, если бы говорил Маркус, его путь в Ленинград гладким и легким не был, в любой момент мог получить пулю. Юлиуса Сярга такие речи выводили из себя, но еще больше раздражало то, что его спутникам действительно повезло. Они попа-ли на ледокол, а он на ржавое корыто "Синиранд". Нет, они не попали, они загодя явились на пристань, когда ему подобные еще вели сражение на Ласнамяэ. Загодя без опаздания, чтобы сберечь свою дорогую шкуру. Это он попал, он, майор милиции Юлиус Сярг, вырвался с Пальясааре, когда немцы были уже в Вышгороде и в порту. Благодарение богу, что нашли лодку; многие стоящие ребята гак там и остались. Такой, как Койт, счастливчик, никогда не сможет представить себе, что значит метаться в отчаянии по берегу, искать лодку и что такое вообще война. Чтобы вправить мозги подобным умникам, позволительна любая выдумка, можно что угодно навертеть.
Альберт Койт сдаваться не собирался.
- Торпеда, мина или авиабомба - спорить тут не о чем. Если подходить принципиально - это одно и то же.
Сярг снова высокомерно усмехнулся:
- "Подходить принципиально"!.. Оставь ты наконец свои книжные слова. Если бы пронесло тебя по воздуху метров пятьдесят и шлепнуло в море, не умничал бы здесь. Все важно. Мина, торпеда или авиабомба. Истину нужно уважать! А истина в том, что нас ни торпеды, ни мины и ни бомбы не защищали. Это вас оберегали, а не нас, не наш плавучий гроб "Синиранд", который вез защитников Таллина, раненых, простой люд. Что тебе до народа, ты загодя забрался на ледокол и сидел там, обвязавшись пробковым поясом или автомобильной камерой.
Сярг плюнул, он уже взвинтил себя. Койт вспылил:
- Согласен, истину надо уважать. Истина в том, что на Таллинском рейде находился только один "Киров". Истина в том, что военных кораблей не хватало для защиты всего каравана. А кто на какой пароход угодил - разве в этом истина? На ледоколе я очутился не по своему хотению, я выполнял распоряжение. И еще меньше к категории истины относится, обвязался кто автомобильной камерой или нет.
Юлиус Сярг задел Койта за живое. Об этом его больном месте ни одна душа не знала. Никто и подумать не мог, что Койт прихватил с собой две велосипедные камеры. Только вот приспособить их не смог, не было под рукой насоса. Камеры он снял со своего велосипеда, а насос позабыл. В гальюне на ледоколе он, правда, пытался сам надуть камеры, но силы не хватило. Попросить же насос у пассажиров из кормового отсека постыдился. Потому что над этими вдруг потолстевшими людьми все потешались. Койт уверял себя, что смеются завистники, те, кто не догадался запастись камерами, но где-то в глубине души чувствовал, что дело все же в другом. То ли в излишней предусмотрительности, которая сродни трусости, то ли в непомерном стремлении цепляться за свою жизнишку, что в конечном счете означает переоценку собственной личности и эгоизм. Ни трусом, ни эгоистом Койт быть не хотел, он старался побороть себя и поэтому не пошел выпрашивать насос. После, когда у него выдалось время трезво оценить свое поведение - поступки свои Койт анализировал систематически, - никакого снисхождения себе он не сделал. Да, он не смог встать выше себя, он просто боялся оказаться объектом насмешек. Тех, кто обвязывался камерами или надевал пробковый пояс, высмеивали. Владельцы камер и пробковых поясов стыдились друг друга и тех, у кого ничего не было, оттого-то и прятали под одежку эти свои камеры и пояса. Стыдились, но все равно страх за жизнь перевешивал. Была ли у него, Койта, жажда жизни меньше или он сильнее других стыдился? К ясности он так и не пришел.
Сярг продолжал:
- Весь Ленинград издевался над вашими барами, которые ночь напролет дежурили на палубе, напялили пробковые пояса и автомобильные камеры, сидели толстые и надутые как жабы.
Койт промолчал. Он заставил себя сдержаться, защита растолстевших деятелей означала бы самооправдание, а это непозволительно. Слабости свои требуется признать, иначе никогда не освободишься от пережитков.
Валгепеа заметил:
- Над разумными людьми грех смеяться. И я бы обмотался камерой, если бы надоумило запастись.
Альберт Койт чуть не признался в своем грехе, но все-таки удержался. Как бы между прочим сказал:
- Каждому своя жизнишка дорога.
Но тут же подумал: столь дорогой эта жизнь все же быть не должна, чтобы только о ней и думать. По крайней мере для человека, который стоит за социализм.
- Жизнишка, - презрительно бросил Юлиус Сярг.
- Забота о своей жизнишке погнала одного резиной обвязаться, а другого, чертовка, в Ташкент гонит, - смиренно прикинувшись невинной овечкой, произнес Хельмут Валгепеа. И чтобы не дать милиционеру опомниться, продолжил разговор, который тот прервал: - Нам действительно повезло. Да и тебе, Сярг, тоже. Между прочим, дорогой постовой, теперь я знаю, почему ты шесть часов продержался на воде, ты же сярг*. Рыба.
* Игра слов: сярг - дословно плотва.
Альберт Койт усмехнулся про себя, что могло быть тоже пережитком, идущим от злорадства. Так думал он после. А сейчас лишь хихикал, хмуря от удовольствия глаза за толстыми стеклами очков.