Хотя мягкое тело Меланин и было теплым, но Койт долго не мог уснуть. Сперва судорожно следил, чтобы не коснуться Мелании, потом напряжение спало, и он больше не отодвигался. Напряженность улеглась, исчезла отчужденность, однако сон не шел. Он поправлял рюкзак под головой, устраивался удобнее - ничего не помогало. То ли жестко было очень или по какой-то еще причине, но глаза не смыкались. В школе на полу он спал как убитый, хотя и там под боком, как и сейчас, была лишь пола пальто. Та же самая. Укрыт он был Меланииным зимним пальто на ватной подкладке, с меховым воротником. Мелания, правда, предлагала постелить свое пальто, но Койт отказался: слишком красивое и новое, нечего мять на полу. Да и вряд ли тонкая ватная подкладка сделала бы постель мягче и навеяла сон.
Мелания дышала ровно и спокойно, ее полные груди были такими же теплыми и мягкими, как и живот. Постепенно Альберт Койт свыкся с ними, ничто его уже не беспокоил_о. Или все же? Что-то тревожило, обычно сон был крепкий, как у ребенка. Почему в ту первую ночь к нему никак не шел сон, Койт так и не мог понять.
Когда Мелания перевернулась на другой бок, то же самое сделал и Койт. И спина у нее была мягкой и теплой, Койту хотелось крепко прижаться к Мелании, но он не сделал этого; чтобы не поддаться искушению, повернулся спиной, и ему стало грустно, что поступил так. Наконец заснул. Он и впрямь чувствовал себя рядом с Меланией маленьким и щупленьким; перед тем как сомкнулись веки, представил себе, что он еще совсем ребенок и спит возле матери: во время грозы она всегда брала его к себе.
На следующую ночь заснул куда быстрее, больше ему уже ничто не мешало. Конечно, Мелания была женщиной пышной, но они спали рядом, как товарищи. Койт до сих пор гордился этим. Такому, как Сярг, пошляку об этом не стоит и говорить, все равно никогда не поймет.
А понимала ли Мелания?
У Альберта Койта было такое чувство, будто дьявол в лице Юлиуса Сярга явился искушать его. В свое время и Койт от корки до корки проштудировал Библию. В ту снежную ночь Койт начал презирать Сярга. Спустя полгода из этой ненависти родилось заявление.
Яннус снова отстал. Маркус прибавил шагу и теперь шел впереди, усталости у него будто и нет. И другие шли бодро, все, кроме него, Яннуса. Он не понимал, почему отстает. Длины в ногах хватало, и ступней ни у кого таких больше не было. Должен бы впереди всех вышагивать, даже лошади показывать, на что способен человек. И, несмотря на такие богатырские ходули, все же отставал. То и дело поскальзывался. Шел, чудно расставляя руки и ноги, временами пытался бежать, чтобы не слишком отстать от товарищей. Если смотреть сзади, можно было подумать, что человек пьян или Страдает морской болезнью, идет, точно земля у него под ногами раскачивается.
Последний раз Яннус перенес морскую болезнь всего неделю назад, когда им наконец-то нашли место на пароходе. В Ленинграде пришлось дожидаться два с половиной месяца, прежде чем выбрались оттуда. Их, правда, пытались несколько раз вывезти, но каждый раз немецкие войска опережали: захватили станцию Мга, вторглись в Шлиссельбург, перерезали возлe Тихвина Северную железную дорогу. Поэтому им теперь и приходится тащиться пешком - долго ли еще и сколько сот километров, одному богу ведомо, но так как бога нет, думал Яннус, то никто и не знает.
Дагмар жаловалась, что никогда не сможет забыть Таллина, который в огне и дыму остался за морем. Бывает, что даже снится ей. огромная дымовая завеса заволокла город, ни знакомых башен, ни труб уже не видать. И Яннусу было тяжко расставаться с родным городом, но во сне он этого давящего чувства вторично не переживал. Хуже всего чувствовал себя на Ладоге, хотя, казалось, должен был радоваться, что наконец-то они вырвутся из этого заколдованного круга. Сперва он и радовался, но потом навалилась морская болезнь, которую, как говорят, человек испытывает лишь однажды в жизни, он же страдал ею всякий раз, едва начинала раскачиваться под ногами палуба.
Яннус никогда бы не поверил, что на озере могут взыграть такие высоченные волны. Он еще посмеялся про себя, когда матросы посоветовали им убрать пожитки с палубы повыше, в укрытие, туда, куда приходилось взбираться по железному трапу. А пассажиров, напротив, попросили спуститься вниз, в кормовой салон, как сказал боцман Адам. Салон оказался просторным помещением, где вдоль стен по кругу были привинчены обитые кожей скамьи, посередине прикрепленный к полу стол, а вокруг него - опять-таки обитые лавки. Потеснившись, пассажиры уместились все, около ста человек. Однако Яннус вскоре поднялся на палубу, это сделали и некоторые другие, решив, что на свежем воздухе легче.
От небольшой пристани Ладожское Озеро они отчалили в сумерках, видимо из-за немцев, так, по крайней мере, все предполагали. Погода была тихой, волна слабой, и Яннус уже надеялся, что на этот раз морская болезнь минует его. До сих пор его всегда начинало мутить, едва волна принималась раскачивать судно. Во время поездки в Хельсинки и в Стокгольм он порядком покормил рыб, на озере до такого лиха дойти не должно бы. Озеро не море, что из того, что Ладога не уже Финского залива, а плыть придется в обход, чтобы немецкие батареи не достали их своим огнем. Так, во всяком случае, подумал Яннус, когда узнал, что рейс продлится целую ночь, и услышал, что судно идет приличным ходом.
Они снова угодили на ледокол, и это всем показалось добрым предзнаменованием, потому что "Суур Тылль" доставил их в Ленинград без всяких злоключений. Выяснилось, что раньше ледокол принадлежал финнам. "Скоро они его вернут себе", - проворчал Юлиус Сярг, который в последнее время ничему уже не верил, даже тому, что они когда-нибудь переберутся через Ладогу.
Команда отнеслась к ним хорошо; увидев, какими волчьими глазами смотрели они на дымящиеся тарелки с супом, матросы начали отдавать им свои порции. А они и впрямь были голодные, потому что пришлось несколько дней почти без еды дожидаться на берегу озера своей очереди. Из Ленинграда, правда, прислали несколько буханок хлеба и круг сыра, однако на восемьдесят человек это было каплей в море. Каждому досталось по ломтику сыра и двухсотграммовому кусочку хлеба, свой сыр Яннус отдал Дагмар, уверяя, что оа с детства не ест сыра. У кого же хватило предусмотрительности, те грызли высушенные на батареях в гостинице сухари, нашлись и такие, кто тайком уминал куски и пожирнее. Та самая особа, чью поклажу Валгепеа и Койт, надрываясь, тащили при бегстве из Шлиссельбурга, угостила их салом, а они разделили его с друзьями, хотя госпожа эта и советовала не показываться перед другими со шпиком - дескать, люди сейчас неразумные. Когда матросы выходили из камбуза с мисками дымящегося горохового супа, в животе у Яннуса урчало на все лады. Он стоял чуть в сторонке, прислонившись к стене камбуза, и разговаривал с Койтом. Вдруг им подали по миске супа. Оставшимся в кормовом салоне такой удачи не выпало, да у команды на всех еды и не хватило бы. Яннус и Койт с аппетитом уплетали суп, он был густым, в нем щедро плавали кусочки сала, и оба почувствовали себя куда лучше. Койт нахваливал матросов, он бы с удовольствием помыл и миску с ложкой, но нигде не нашел крана с водой, а в камбуз идти не хотел - еще подумают, явился за новой порцией. Тогда он еще не знал, что такое ходить за добавкой в матросский камбуз или в солдатскую столовую, не знал еще многого из того, что узнал позже и с чем свыкся.
Шторм разразился внезапно. Койт решил, что это даже хорошо, в шторм не летают немецкие самолеты и не рыщут по озеру вражьи катера. Успели ли немцы доставить сюда свои катера или другие какие суда, этого не знали, об этом говорил Сярг, он, что называется, преклонялся перед немецкой организованностью. Но Яннус пуще немцев боялся морской болезни, приближение которой предвещал усиливавшийся ветер. Яннус, правда, держался середины палубы, где раскачивало куда меньше, чем на корме и носу. Он смерил глазами длину ледокола и встал там, где, по его мнению, должен был находиться центр судна.
Волны вздымались все выше, ветер завывал все громче, и нос судна зарывался все глубже и задирался все круче.
Прошло немного времени, как внутри у Яннуса все перевернулось. Его сопротивление окончательно сломила прокатившаяся по всему судну огромнейшая волна, палуба сразу стала гигантскими качелями, - полускользя, странными полупрыжками Яннус домчался до поручней; левая рука инстинктивно обвила металлическую стойку, которая поддерживала капитанский мостик, правая вцепилась б перекрестие поручня, и он всем телом перегнулся через борт; в какой-то миг ему показалось, что он летит вниз, новая волна окатила с головой - тут же его стошнило.