Валгепеа, смеясь, сказал, что эту историю он слышал и раньше, только вместо Гитлера там фигурировал мызник, вместо еврея батрак, а вот канализационной трубы и вскидывания рук не было. Сярг рассмеялся и хмыкал еще какое-то время.
Мария Тихник сидела в приемной райисполкома, прислонясь коленями к еще не раскалившейся печке, хотя топили ее с самого утра. Собственно, раскаленная печка и не хорошо, умеренное тепло для суставов лучше. Об этрм и врач говорил. Излишний жар может принести вред, суставы от него немеют. Мария сидела и думала о том, какие человеку на этом свете приходится терпеть беды, он бы должен быть куда выносливей. Чтобы ни жара, ни холод, ни сырость и ни сушь не влияли. И устали он мог бы не знать, и еды не столько требовать. Чтобы и пуля его не брала и бомба не разрывала. А перевелись бы войны, если бы орудия смерти не могли уничтожать людей?
И тут Мария увидела газету, которая лежала на столе. Раньше она ее не замечала, и другим газета не попалась на глаза, не то бы переходила уже из рук в руки. Мария поднялась и взяла со стола забытую там "Правду", отыскала очки в сумочке и, приткнувшись коленями к полутеплой печке, принялась читать. Чем она дольше читала, тем печальнее становилась. Немцы по-прежнему наступали, хотя и пришла зима. Мария надеялась, что холод и снега остановят фашистов. Если уж ничто другое не поможет. Тому, что немцы подойдут к Ленинграду и к Москве, Мария никогда бы не поверила. А теперь они уже там. Немалое войско потребуется, чтобы отбросить фашистскую орду. Много сил придется копить. Ей казалось добрым предзнаменованием, что столько людей уходят на восток. Значит, не ослабел в народе дух сопротивления, хотя фашисты и захватили огромные территории в европейской части Советского Союза. Не говоря уже о Прибалтике, под их сапогом Белоруссия и пол-Украины. И такие исконно русские города, как Новгород и Смоленск. Что бы сделали одни коммунисты, если бы народ опустил руки? Мужики ругают очередь, в которой не меньше тысячи ртов, - хуже, если бы там никого не было. В предыдущем месте у нее оттого и заныло сердце, что районный центр казался вымершим. Она не стала говорить об этом своим товарищам, не хотелось портить им настроение. Все радовались как малые дети и допытывались, отчего это она грустная, ей и пришлось соврать, что не дают покоя больные колени. Только напрасно она тревожилась, людской поток не иссяк, просто они отклонились в сторону от общего русла. Найди Мария Тихник в газете хотя бы одно сообщение, хоть одну строчку, которые говорили бы о приближении поворота, она бы чувствовала себя сегодня совсем хорошо. Несмотря даже на ломоту в костях, которая усиливалась. Только ниоткуда ничего подобного она вычитать не смогла. Писалось об ожесточенных боях отдельных частей и соединений, были фотографии героев, но это сообщалось и тогда, когда один за другим пали Брест, Каунас, Вильнюс, Минск и другие города, которые находились далеко и были ей неведомы.
Раздумья Марии, прервал Койт, который явился сказать, что пора идти в столовую.
- Через десять минут наши будут в дверях. Сярг, тот ухитрился пролезть без очереди, сейчас придет. Не опаздывайте, я бегу назад.
В действительности Альберт Койт был недоволен товарищами. Тем, что они добыли у какого-то спекулянта дополнительные талоны. Тот же спекулянт провел Юлиуса Сярга в столовую через черный ход. Не знал Койт лишь того, сколько Сярг заплатил.
- Чем угодно могу поклясться, что мы идем не туда!- кричал Юлиус Сярг - от возбуждения голос его потерял обычную басовитость.
В снегопаде лицо Юлиуса было цвета вареной свеклы - сейчас оно казалось лиловым. Причину его раздражения было трудно понять, простой спор о дороге не мог так вывести его из равновесия, - видимо, перелилась через край скопившаяся желчь.
- Меня не проведешь, я воробей стреляный!
Он задыхался от злости н мог в любой момент потерять самообладание.
Боцман Адам пытался внести спокойствие:
- Утром выяснится, куда пришли. Тогда и поговорим. А сейчас придется идти дальше. Я верю старухе и ее коню. Старая при такой погоде еще может оплошать, а животина - ни за что.
Но Юлиус Сярг не успокаивался.
- Я спрашиваю: где машины? Почему они нас не обгоняют и не едут навстречу! Вы все время верили, как сосунки! Что вам предоставят спальные вагоны! Что вас перевезут через фронт на самолетах! Что за Ладогой ждут молочные реки и кисельные берега! Ждали-дожидались и к чему пришли! Я не о себе говорю, я могу идти. У меня, если хотите знать, ноги выносливые. Пробьюсь и по грудь в снегу. Но водить себя за нос не позволю.
Маркусу казалось, что другого выхода нет, как идти дальше. Не станут же они разбивать лагерь посреди медвежьих угодий. Еще глупее поворачивать оглобли. И почему вообще не доверять старухе и ее коню? Он пытался образумить Сярга:
- Никто тебя за нос водить и не собирается. И у меня ходули крепкие. Думаю, что и у Валгепеа они не хуже. Боцман хоть и морская душа, а прет словно танк по суше. Не жалуется и Койт на свои ноги, вроде бы служат ему верой-правдой, Яннус тоже справится. Жен-шин везет лошадь. О ком ты печешься? Кому нужно водить тебя за нос?
Альберт Койт колебался. С одной стороны, Сярг вроде бы прав - ни одной машины. Шоссе, по которому на восток уходят тысячи и десятки тысяч людей, не должно быть таким пустым и заброшенным. Что-то здесь не так. В этом он согласен с Сяргом, Но у Сярга нет права обвинять товарищей и называть их сосунками. Да, они верили, но ведь им говорили: потерпите, как только Мга начнет вновь принимать поезда, вам подадут вагоны. Но Мга не смогла пропускать составы, немцы перерезала железную дорогу. Верили они и в то, что их переправят по воздуху, чуточку уже и сомневались, но все же верили. Вывезли же на самолетах из Ленинграда несколько десятков эстонцев, на всех не хватило. Молочные реки и кисельные берега Сярг придумал. Кто все время возвещал о райских кущ'ах Ташкента! Он же сам! Боцман проронил слово-другое о Сибири, что там, может, будет попривольнее с хлебом, только и всего. Так что самым верующим в этом деле остается Юлиус Сярг. И вера его - Ташкент, а за Ташкентом - Индия.
И Койт разразился:
- Если уж кто верил по-ребячьи, так это ты. У тебя ташкентская вера.
В душе Койта кипело еще и другое, однако он совладал с собой. Собрался сказать, что не они прилепились к нему, а он пристал к их табору. Слова вертелись на языке, но что-то удержало его. Не хотелось выглядеть мелочным. Однажды он уже сорвался, а потом жалел. В Сясьстрое он резко возражал против того, чтобы Юлиус Сярг шел с ними. Назвал его паникером, единственная мечта которого улепетнуть через Ташкент в Индию, обозвал лицемерным попутчиком, пробравшимся в партию ради карьеры, для кого революция и социализм гроша ломаного не стоят. Человек, для которого коммунизм что-то значит, не станет распространяться о гниющей с головы рыбе, не будет видеть во всем только плохое. Обо всем этом Койт поведал Яннусу и Валгепеа - Яннус уже было согласился, но Валгепеа сказал, что пустопорожний карьеристишка не стал бы эвакуироваться. Хельмута не убедили доводы Койта, что Сярг служил в милиции и уже поэтому вынужден был бежать из Эстонии. Валгепеа рассмеялся и сказал, что Койт крепко пересаливает, бывает, что больше всего мужик клянет бабу, в которую втюрился. Слепая любовь ненамного лучше такого- отношения. Мелочность ни к чему, все одинаково без родины. Последнее утверждение Койт тут же опроверг, сказав, что без родины никто из ннх не остался. Советский Союз для них не вторая, а такая же первая родина, что границы теперешнего отечества простерлись до Тихого океана, - но все равно что-то грызло его. Ведь мелочность порождается эгоизмом, а быть выше эгоизма Койт стремился во что бы то ни стало. Поэтому он и' не выложил сейчас всего, что вертелось на языке. Чем дольше Койт жил на свете, тем яснее было ему, что легче говорить о пережитках капитализма, чем побороть их в себе.