Меня бесит их образ мыслей. В рабочем государстве чиновничьего умонастроения и в помине быть не должно.
* Менталитет - образ мыслей.
Начальник нашего отделения, ленинградец Игорь Трофимович - мы с ним вместе плыли на одном судне, только не улыбнулось мужику счастье, - утонул, бедняга, в Финском заливе, - так вот оч удивлялся Павлову, в институте которого мы с. вами уминали эту вонючую картошку. Говорил, что был он человеком, который всегда думал и утверждал то, что хотел, и то, что считал правильным. В церковь ходил, верующим был, и никто его за это не трогал... Дагмар перебила:
- Всемирно известный физиолог. Юлиус Сярг вскинулся:
- Всемирно известный физиолог, это конечно! В рабочем государстве каждый должен думать и говорить только то, что он считает верным. Во всяком случае, рабочие, трудовой люд, сторонники социализма и коммунизма. В чиновничьем государстве - другое дело. Там чиновники определяют, что положено и что не положено говорить. Рыба начинает загнивать с головы.
Дагмар коснулась руки Сярга и сказала:
- Не повторяйте: "рыба начинает загнивать с головы", так говорили троцкисты.
Юлиус Сярг развел руками:
- Ну вот, приклеили ярлык - и готово.
- Я не имела в виду вас... скорее вообще. Сярг расхохотался:
- Отплатили, ну и ну! Хорошо, больше не буду. Троцкистом быть не желаю, Хотя, как болтает кое-кто, ташкентскую веру исповедую.
- Ташкентскую веру?
- Ну да. Сегодня в лицо бросили. И вы тоже думаете, что я собираюсь драпануть в Индию? Боже сохрани! Какой из меня беглец! Да я и слова-то по-английски не знаю, о языке хинди уж и не заикаюсь. И что бы я там делал! Для ихних каменоломен хватает своих под-невольных. Податься в английские кули! Благодарю покорно. Было время, когда я собирался вступить во французский иностранный легион, даже в посольство французское наведывался. В двадцать четвертом или двадцать пятом дядя у меня уехал в Бразилию Не хотелось выглядеть хуже его. От каторги в каменоломне терпение лопнуло. Да, об этом я уже говорил... Нет, дорогая Дагмар, я хочу вернуться в Эстонию. Обязательно! Хочу увидеть настоящую рабочую республику. Быть рабочему государству или нет - так стоит вопрос.
Юлиус Сярг засмеялся, будто рассказал очередной анекдот. Дагмар его смех показался неуместным. Она еще мало знала Юлиуса Сярга и не представляла, что серьезные разговоры он частенько заканчивает так, будто просто-напросто балагурил. Дагмар думала, что Сярг смеется над своей последней фразой, которая напоминала известное "(о be or not to be". Однако Сярг "Гамлета" не читал и в театре его не видел, читать книги он начал только в последнее время, чтобы расширить свой кругозор, - новая власть, казалось, обязывала его к этому.
- Значит, вы надеетесь вернуться в Эстонию, - произнесла Дагмар, которая так и не разобралась, почему он смеется, хотя поняла, что Юлиус Сярг, видимо, чувствует себя среди них одиноко, и ей стало жалко этого высокого, длиннорукого и сутулого человека.
- Надеюсь, твердо надеюсь, - произнес Сярг. - До Ташкента я, наверное, не доберусь, пальм с верблюдами и минаретов так и не увижу, да и не знаю, растут ли вообще в Ташкенте пальмы. Но таллинские башни увижу снова через год ли, через два или три. Пусть на одной ноге, хоть ползком, но в Эстонию вернусь, это так же верно, как то, что я иду сейчас рядом с вами. Эстония под немцем не останется. Аминь, больше я вас не держу.
В ту ночь Юлиус Сярг не знал, что его слова сбудутся и что он действительно через пару лет вернется в Таллин. Ползти ему не придется, на одной ноге, с костылем он передвигаться будет довольно прытко, потом и к протезу привыкнет. До пятьдесят третьего года верой и правдой будет он служить рабочей республике, а затем его за пьянку исключат из партии. В конце пятидесятых годов, уже порядком опустившийся, он в пылу ссоры изувечит костылем сына, который заведет речь о куриной слепоте отцов и об исторической ошибке copoкового года, - за это Юлиус отсидит полгода в тюрьме.
Но кто из них в ту ночь мог с такой точностью предвидеть свою судьбу!
Дагмар хотя и решила этой же ночью еще раз поговорить с Маркусом о своем муже, потребовать, чтобы он выложил ей чистую правду, все, что знает, до последней мелочи, без всякой утайки, но, шагая рядом с Маркусом, никак не могла начать разговор. Что-то словно удерживало ее. Прежде всего, конечно, то, что они уже не раз и не два говорили о Бенно. Впервые - сразу, как только выяснилось, что Маркус был вместе с ним. С самого Пыльтсамааского сражения - тогда они еще числились в истребительном батальоне, потом совершали партизанский рейд - их послали на территорию, занятую противником, где они выясняли настроение жителей, собирали сведения о передвижении войск и заминировали уцелевшую подстанцию. Дагмар напряженно, с надеждой и страхом ловила каждое слово Маркуса, но так и не услышала того, что больше всего хотела узнать. А именно - что стало с Бенно. Маркус рассказывал о Пыльтсамааском сражении, о том, как они ловили вражеских парашютистов где-то в лесах между Ярвамаа и Харьюмаа, о партизанском рейде и еще о том, что они вовремя не попали в Таллин из-за стычки с немецкими разведчиками и автомобильной аварии. О том, что произошло после, Маркус мямлил до того невнятно, что Дагмар страшно становилось.
На берегу Ладоги она вторично выпытывала его, и подозрение, что Маркус, обычно прямой, даже до резкости откровенный, что-то скрывает, только усилилось. Когда он рассказывал, как они пробивались от Таллина к Нарве, у, него будто слов не хватало. Да, было очень трудно, да, приходилось укрываться от немцев и "своих", которые очень уж рьяно взялись сотрудничать с нацистскими властями. Всякого рода бывшие деятели, которые на время ушли в кусты, разные кайтселийтчики и новоявленные "самозащитники", полицейские и офицеры, взбесившиеся серые бароны, те, у кого обрезали земли, и прочие готовые услужить фашистам мерзавцы шныряли вокруг: коммунистов, бойцов истребительных батальонов и исполкомовских работников, даже простых новоземельцев уничтожали без суда. Приходилось быть очень осторожным, десять раз взвесить, прежде чем обратиться к кому-нибудь. Втроем они никуда не заходили, один всегда оставался снаружи, с револьвером наготове. И по ночам дежурили попеременно. До конца вместе не были. У реки Нарвы разошлись, потеряли связь с Бернхардом Юхансоном. Нет, у Нарвы было спокойно, никто их не преследовал, ни одной стычки. За ними охотились раньше, в уезде Ярвамаа и в районе Йисаку. Что стало потом с Бернхардом Юхансоном, он сказать не может, возле Нарвы был еще жив и здоров. Как они расстались? Во время войны, в тылу врага, случаются самые неожиданные вещи, в темноте в незнакомом месте легко заблудиться, - по всей видимости, так и произошло с Юхансоном. Он, Маркус, поплыл на другой берег разыскивать лодку, а когда вернулся, Юхансона уже не было. Магнус, их товарищ, сказал, что Юхансон пошел вверх по реке, но назад не возвратился...
Третий раз говорили они о Бенно в Сясьстрое, Маркус твердил одно и то же, ничего больше о судьбе Юхансона он не знает. Наконец Дагмар почти поверила Маркусу, почти - потому что где-то в глубине души теплилась искорка сомнения. Не начни Маркус сегодня сам толковать о плохом, которое надо представлять хорошим, может, и эта последняя искорка угасла бы. А потом это странное видение - Бенно с Маркусом лицом к лицу на дороге. Так тревожно, как сейчас, Дагмар уже давно себя не чувствовала. Длинная исповедь Юлиуса Сярга увела ее мысли в сторону, но при разговоре с Маркусом смятение снова охватило ее, еще сильнее прежнего. Дагмар просто должна была выговорить все, что лежало на душе.